|
ВХ 3 - Королева Проклятых
|
|
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:35 | Сообщение # 101 |
 Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус:  | Мариус прав: ее необходимо остановить, и никто не осмелится ему возражать. Мы
должны подготовиться, чтобы помочь Мекаре, а не расстроить ее планы, даже если это
означает конец для всех нас.
Но позвольте мне изложить вам последнюю главу моей повести, где содержится
наиболее полное освещение угрозы, которую представляет собой Мать.
Я уже упоминала о том, что Акаша не истребила мой народ. Он продолжал жить в моей
дочери Мириам, в ее дочерях и в дочерях, родившихся у ее дочерей.
Через двадцать лет я вернулась в деревню, где оставила Мириам, и обнаружила, что она
превратилась в молодую женщину, взращенную на историях, которые позже стали
"Легендой о близнецах".
При свете луны я повела ее с собой в горы, открыла перед ней пещеры ее предков и
отдала ей немногочисленные ожерелья и золото, все еще спрятанное в глубине расписанных
гротов, куда остальные боялись заглядывать. Я рассказала Мириам все известные мне
истории о ее предках. Но я предостерегла ее: держись подальше от духов, держись подальше
от любых сделок с невидимыми существами, как бы их ни называли, в особенности если их
именуют богами.
Потом я отправилась в Иерихон, на переполненных народом улицах которого легко
было найти жертву, мечтающую о смерти, чтобы она не отягощала мою совесть, и где легко
было укрыться от любопытных глаз.
Но в последующие годы я много раз навещала Мириам. Мириам родила четырех
дочерей и двух сыновей, которые, в свою очередь, произвели на свет пятерых детей,
доживших до зрелости, из них двое были женского пола, и от этих двух женщин родились
восемь детей. Этим детям матери передавали семейные легенды, они также узнали "Легенду
о близнецах" - легенду о сестрах, которые когда-то разговаривали с духами, вызывали дождь
и подверглись преследованиям жестоких царя и царицы.
Двести лет спустя я впервые записала все имена своей семьи, ибо к этому времени их
набралось уже на целую деревню, и мои записи заняли целых четыре глиняных таблички.
Потом я принялась заполнять табличку за табличкой историями начала, историями женщин
со Времени до прихода луны.
Несмотря на то, что я иногда посвящала странствиям в поисках Мекаре целое столетие
и охотилась тогда на малоосвоенных побережьях Северной Европы, я всегда возвращалась к
своей семье, к своему тайному укрытию в горах, к своему дому в Иерихоне и опять
записывала историю развития семьи - какие и у кого родились дочери и имена появившихся
у них дочерей. Я записывала информацию и о сыновьях - об их достижениях, личностных
качествах и иногда героизме. Но об их отпрысках - нет. Не было никакой возможности
установить, действительно ли дети этих мужчин были моей крови и крови моего народа.
Таким образом, родословная всегда велась по женской линии.
Но никогда, никогда за все это время не открывала я своей семье тайну злой магии,
изменившей меня. Я твердо решила, что это зло никогда не коснется семьи, таким образом,
если я и использовала мои постоянно возрастающие сверхъестественные способности, то
лишь тайно и так, чтобы этому всегда находилось естественное объяснение.
К третьему поколению я превратилась просто в родственницу, вернувшуюся домой
после многих лет, проведенных в чужой стране. Если я и вмешивалась в жизнь моих
дочерей, чтобы помочь им деньгами или советом, то делала это как человек, не более того.
Тысячелетиями я анонимно следила за семьей и лишь изредка играла роль долго
пропадавшей где-то родственницы, чтобы прийти в ту или другую деревню или на семейное
сборище и подержать на руках детишек.
Но в ранние века христианской эры мое воображение посетила новая концепция. И я
создала миф о ветви семьи, хранящей ее историю, - ибо теперь у меня в изобилии
накопились таблички, свитки и даже переплетенные книги. И в каждом поколении этой
вымышленной ветви была вымышленная женщина, к которой переходила функция
хранительницы семейной летописи. Эту почетную обязанность должна была исполнять
женщина по имени Маарет, и, когда того требовало время, старая Маарет умирала, а новая
наследовала ее обязанности.
Таким образом, я всегда находилась в семье, родственники знали и любили меня. Я
стала писать письма, превратилась в благодетельницу, в объединяющее звено, в
таинственную, но пользующуюся доверием гостью, которая приходила, чтобы положить
конец ссорам и исправить несправедливость. Пусть меня снедали тысячи страстей, пусть я
веками жила в разных странах, изучая новые языки и обычаи, восхищаясь бесконечной
красой мира и силой человеческого воображения, я всегда возвращалась к семье - к семье,
которая знала меня и многого от меня ждала.
С течением веков и тысячелетий я в отличие от многих из вас ни разу не уходила под
землю. Я никогда не сталкивалась с безумием и с потерей памяти, что нередко встречалось
среди старейших, которые часто, подобно Матери и Отцу, превращались в погребенные под
землей статуи. С самых ранних времен не было ни ночи, чтобы я открыла глаза, не зная
своего имени, чтобы я глянула на окружающий мир непонимающими глазами, чтобы я не
ухватилась за нить собственной жизни.
Но дело не в том, что мне никогда не угрожало безумие. Не в том, что меня никогда не
одолевала усталость. Не в том, что скорбь не придавала мне горечи, что меня не сбивали с
толку тайны или что я не знала боли.
Дело в том, что я должна была охранять семейную летопись, заботиться о собственных
потомках и вести их по жизни. Таким образом, даже в самые мрачные времена, когда
человеческая жизнь казалась мне чудовищной и невыносимой, а перемены в мире -
недоступными моему пониманию, я обращалась к семье как к источнику, из которого
ключом бьет воля к жизни.
И семья помогала мне понять смысл и значение ценностей и страстей каждой новой
эпохи, семья вела меня в чужие земли, куда я, возможно, никогда не осмелилась бы
отправиться в одиночку, семья посвящала меня в сферы искусства, которые иначе могли бы
испугать меня, семья вела меня вперед сквозь время и пространство. Мой учитель, моя книга
жизни - семья была для меня всем.
Маарет замолчала.
Казалось, что она хочет добавить что-то еще. Но она поднялась из-за стола. Она обвела
взглядом всех присутствующих, потом посмотрела на Джесс.
- Теперь пойдемте со мной. Я хочу показать вам, во что превратилась моя семья.
Все молча встали, подождали, пока Маарет обойдет вокруг стола, и последовали за ней.
Они пересекли металлическую площадку лестничного колодца и вошли в другое просторное
помещение со стеклянной крышей и прочными стенами, также расположенное на вершине
горы.
Джесс появилась последней и уже перед тем, как войти в дверь, знала, что она там
увидит. Ее охватила острая боль, боль, полная воспоминаний о счастье и незабываемых
желаниях. Это оказалась та самая комната без окон, где она давным-давно побывала.
Как ясно припомнила она каменный очаг и темную кожаную мебель, в беспорядке
расставленную на ковре, атмосферу сильного и тайного возбуждения, бесконечно
превосходящего ее воспоминания о материальном мире, которое с тех пор неустанно
преследовало ее, словно призрак, погружая в полузабытые сны.
Да, огромная электронная карта мира с распластавшимися континентами, усеянная
тысячами светящихся лампочек.
А три оставшиеся темные стены на первый взгляд казались покрытыми сеткой из
черной проволоки, но потом вдруг выяснилось, что это вовсе не проволока, а нарисованная
чернилами бесконечная лоза, не оставившая ни одного свободного дюйма между полом и
потолком, из одного корня в углу разросшаяся миллионами крошечных, роящихся
ответвлений, каждое из которых окружено аккуратно выписанными именами.
Мариус задохнулся, повернувшись и переведя взгляд с огромной светящейся карты на
плотное, изящно нарисованное семейное древо. Арман тоже слабо улыбнулся, в то время как
Миль сердито нахмурился, хотя в действительности он был изумлен.
Остальные молчали, Эрик был знаком с этими тайнами, у Луи, самого человечного из
них, в глазах стояли слезы. Дэниел глазел на стены с неприкрытым любопытством. Но
Хайман, чьи глаза заволокла печаль, смотрел на карту, словно не видел ее, словно все еще
был погружен в прошлое.
Габриэль медленно кивнула и издала короткий возглас, выражающий одобрение,
удовольствие.
- Великое Семейство, - просто согласилась она, взглянув на Маарет.
Маарет кивнула.
Она указала на огромную карту мира, занимавшую всю южную стену.
Джесс проследила за широким разрастающимся шествием лампочек, движущихся по
карте, - они выходили из Палестины, распространялись по всей Европе, переходили в
Африку, в Азию и на оба континента Нового Света. Мигали бесчисленные разноцветные
огоньки, Джесс намеренно затуманила зрение и в огромном размытом пятне увидела, как на
самом деле разрасталась семья. Она увидела и старые названия континентов, стран и морей,
золотыми буквами написанные на стекле, покрывавшем эту трехмерную иллюзорную модель
гор, равнин и долин.
- Вот мои потомки, - сказала Маарет, - потомки Мириам, нашей с Хайманом дочери,
дочери моего народа, чья кровь текла во мне и в Мириам, - их существование, как видите,
было прослежено по материнской линии на протяжении шести тысячелетий.
- Представить невозможно! - прошептала Пандора. Она тоже готова была
расплакаться. Что-то в ее удивительной меланхоличной красоте, величественной и
отрешенной, до сих пор напоминало о былой природной теплоте. Казалось, это откровение
задело ее, напомнило обо всем, что она так давно потеряла.
- Это всего лишь одна человеческая семья, - тихо произнесла Маарет. - Но нет на
земле нации, не хранящей в себе ее частицу, а потомки мужчин, не учтенная мною кровь от
нашей крови, без сомнения, распространились в не меньших количествах, чем те, чьи имена
мне известны. Многие из тех, кто ушел в пустынные просторы Великой Руси, в Китай, в
Японию и в другие загадочные страны, потеряны для этой летописи. Как и множество
людей, чей след с годами я по разным причинам потеряла. Тем не менее их потомки здесь!
Каждый народ, каждая раса, каждая страна имеет представителей Великого Семейства -
арабы, евреи, англосаксы, африканцы, индусы, монголы, японцы и китайцы. Иными словами,
Великое Семейство - это семья всего человечества.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1 )
Статус: Зритель( )
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:36 | Сообщение # 102 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | - Да, - прошептал Мариус. Удивительно было заметить в его лице эмоции, слабый
человеческий румянец и не поддающийся описанию, почти неуловимый огонек в глазах. -
Одна семья - и все прочие семьи... Он подошел к гигантской карте и не смог не поднять
руки, изучая расположение лампочек на тщательно смоделированной земной поверхности.
Джесс почувствовала, как ее обволакивает атмосфера той давней ночи, но почему-то
эти воспоминания, на миг так ярко промелькнувшие перед ней, померкли, словно больше не
имели значения. Она оказалась в непосредственной близости от всех тайн, она опять стояла в
этой комнате.
Она сделала шаг к темным тонким надписям на стене и всмотрелась в мириады
крохотных имен, выписанных черными чернилами, потом отступила и проследила развитие
одной ветви, постепенно поднимавшейся к потолку через сотни различных вилок и изгибов.
И, ослепленная исполнением своих самых сокровенных мечтаний, она с любовью
подумала обо всех знакомых ей душах, составляющих Великое Семейство, о загадке
наследия и близости. То была минута вне времени, для нее - спокойная, она не видела белых
лиц своей новой родни, безупречных, неестественным образом навеки застывших
бессмертных тел.
Для нее все еще дышал жизнью реальный мир, вызывающий в ней благоговение,
скорбь и, вероятно, самую прекрасную любовь, на которую она была способна, и на
мгновение ей показалось, что возможности естественного и сверхъестественного сравнялись
в своей непостижимости. Сравнялись в своей силе. Никакие чудеса бессмертных не могли
затмить эту огромную и простую летопись. Великое Семейство...
Ее рука поднялась, как будто по собственной воле, а когда свет скользнул по
серебряному браслету Миля, который она до сих пор не снимала с запястья, она молча
приложила пальцы к стене. И ее ладонь накрыла сотню имен.
- Вот что стоит под угрозой, - приглушенным от грусти голосом произнес Мариус, не
сводя глаз с карты.
Джесс поразило, что голос может звучать так громко и одновременно так тихо. Нет,
подумала она, никто не тронет Великое Семейство. Никто не посмеет тронуть Великое
Семейство!
Она повернулась к Маарет, Маарет смотрела на нее.
"А вот и мы, - подумала она, - на противоположных концах этой лозы - Маарет и я".
В душе Джесс нарастала ужасная боль. Ужасная. Быть стертой из реальной жизни - это
казалось ей неотразимым, но мысль о том, что сама реальная жизнь окажется стертой с лица
земли, была невыносима.
Все долгие годы, проведенные в Таламаске, когда она видела духов, неугомонных
призраков, полтергейстов, приводящих в ужас своих ошарашенных жертв, ясновидящих,
говорящих на чужих языках, она всегда понимала, что сверхъестественное по какой-то
причине не способно наложить свой отпечаток на естественное. Как же права была Маарет!
Не имеющие отношения к действительности, да, никакого отношения - они не в состоянии
вмешаться!
Но теперь этому угрожали перемены. Нереальное превратилось в реальность. Абсурдно
было стоять в этой странной комнате, среди поразительных, внушительных фигур и
говорить, что это не должно произойти. Это существо, существо, которое все называли
"Мать", могло проникнуть сквозь завесу, так давно скрывавшую его от смертных глаз, и
коснуться миллиона человеческих душ. Что видел Хайман, когда смотрел на нее такими
глазами, как будто понимал ее? Видел ли он в Джесс свою дочь?
- Да, - ответил Хайман. - Мою дочь. И не бойся. Мекаре придет. Мекаре исполнит
проклятие. Великое Семейство будет жить.
Маарет вздохнула.
- Узнав, что Мать пробудилась, я и не догадывалась, что она сделает. Поразить своих
детей, уничтожить зло, порожденное ею же, вышедшее из нее, из Хаймана, из меня, изо всех
нас, кто по причине невероятного одиночества поделился своей силой с другими, - этого я
оспаривать не могла! Какое мы имеем право на существование? Мы - результат
случайности, мы - ужас. И пусть я жадно цепляюсь за свою жизнь, не менее яростно, чем
раньше, я не могу осуждать ее за то, что она убила столь многих...
- И еще убьет, - в отчаянии произнес Эрик.
- Но теперь она накрыла своей тенью Великое Семейство! - продолжила Маарет. - Это
их мир! А она хочет сделать его своим! Если не...
- Мекаре придет, - сказал Хайман. Его лицо оживилось открытой и простодушной
улыбкой. - Мекаре исполнит проклятие. Я сделал Мекаре тем, что она есть, чтобы она его
исполнила. Теперь это наше проклятие.
Маарет улыбнулась, но совершенно по-иному, выражение ее лица было печальным,
снисходительным и на удивление холодным.
- Надо же, неужели ты веришь в подобную симметрию, Хайман?
- И мы умрем, все умрем! - воскликнул Эрик.
- Должен быть способ убить ее, - хладнокровно вмешалась Габриэль, - и самим
избежать смерти. Мы должны подумать об этом, подготовиться, разработать какой-то план.
- Пророчество не изменить, - прошептал Хайман.
- Хайман, если мы чему-то и научились, - сказал Мариус, - то лишь тому, что не
существует такой вещи, как судьба. А если нет судьбы, то нет и пророчества, Мекаре идет
сюда, чтобы исполнить клятву, - возможно; больше она ничего не знает или же ничего не
может сделать, но это не означает, что Акаша не сможет защититься от Мекаре. Вы думаете,
Мать не знает, что Мекаре пробудилась? Вы думаете, Мать не видит и не слышит, что снится
ее детям?
- Да, но пророчества имеют обыкновение сбываться, - возразил Хайман. - В этом
состоит их магия. В древние времена все мы это понимали. Сила чар - в силе воли. Можно
сказать, что в те темные дни все мы были величайшими гениями психологии, ведь нас можно
было убить силой чьих-то планов. А сны, Мариус, сны - это только часть большого плана.
- Не говори так, словно это уже свершилось, - сказала Маарет. - У нас есть еще один
способ. Мы можем использовать силу разума. Теперь она может говорить, не так ли? Она
понимает, что ей говорят. Допустим, ее можно будет разубедить...
- О, да ты совсем с ума сошла! - сказал Эрик. - Ты собираешься говорить с этим
монстром, который бродит по миру, превращая своих отпрысков в пепел?! - С каждой
минутой ему становилось все страшнее. - Что знает о разуме тварь, которая воспламеняет
души невежественных женщин, чтобы они восстали против своих мужчин? Она разбирается
только в резне, смерти и жестокости, и из твоего рассказа следует, что так было с самого
начала. Мы не меняемся, Маарет. Сколько раз ты сама говорила мне об этом! Мы
приближаемся к идеальному воплощению того, какими должны были стать.
- Никто из нас не хочет умирать, Эрик, - терпеливо ответила Маарет. Но неожиданно
ее отвлекло что-то другое.
В тот же момент почувствовал нечто и Хайман. Джесс вгляделась в них обоих, стараясь
понять, что все-таки происходит. Потом она осознала, что и с Мариусом произошла едва
заметная перемена. Эрик окаменел. Миль, к удивлению Джесс, не сводил с нее пристального
взгляда.
Они прислушивались к какому-то звуку. Это читалось в движении их глаз. Люди
слушают глазами: когда они впитывают звук и пытаются установить его источник, у них
пляшут зрачки.
Эрик неожиданно сказал:
- Всем молодым следует немедленно отправиться в подвал.
- Какой смысл? - возразила Габриэль. - К тому же я хочу остаться здесь. Как она ни
прислушивалась, она не могла уловить этот звук.
Эрик обернулся к Маарет.
- Ты позволишь ей уничтожить нас одного за другим?
Маарет не ответила. Она очень медленно повернула голову и устремила взгляд в
сторону лестничной площадки.
И тогда Джесс наконец-то услышала. Естественно, человеческому уху было не под
силу различить слуховой эквивалент напряжения, лишенного вибрации. Это напряжение
пропитало ее, как и все материальные частицы в комнате. Оно наполнило помещение и
сбивало ее с толку: хотя она видела, что Маарет обращается к Хайману, а Хайман ей
отвечает, слов она не слышала. Она зажала уши руками. Как в дымке, она увидела, что
Дэниел сделал то же самое, но они оба знали, что все это бессмысленно.
Этот звук, казалось, внезапно приостановил время. Джесс теряла равновесие, она
попятилась к стене, не сводя пристального взгляда с висящей напротив карты, как будто
хотела найти в ней опору. Она смотрела, как мягкий свет перетекает из Малой Азии на север
и на юг.
Комната заполнилась смутным, неразличимым на слух смятением. Звук стих, но в
воздухе звенела оглушительная тишина.
Ей показалось, что в беззвучном сне в дверях появилась фигура Вампира Лестата, она
увидела, как он кинулся в объятия Габриэль, как к нему направился Луи и тоже обнял его.
Потом Вампир Лестат посмотрел на нее - и в его глазах мелькнул отблеск погребального
пиршества, близнецов, тела на алтаре. Он не знал, что все это значит! Не знал!
Это открытие потрясло ее. Ей вспомнилось, что на сцене, в тот момент, когда их
разлучили, он явно старался найти в ее ускользающем образе что-то знакомое.
Потом, когда остальные увлекли его в сторону своими объятиями и поцелуями - даже
Арман подошел к нему, протягивая руки, - он слабо улыбнулся ей и произнес ее имя:
- Джесс.
Он посмотрел на остальных, на Мариуса, на холодные и настороженные лица. Какая у
него стала белая кожа, абсолютно белая... Но теплота, бьющая через край энергия и почти
детское возбуждение остались прежними.
ЧАСТЬ 4
ЦАРИЦА ПРОКЛЯТЫХ
Крылья вздымают
согретую солнцем пыль собора,
в котором похоронено в мраморе
Прошлое.
Стэн Райс, "Ночная бессонница: горечь"
Живая изгородь, и плющ,
и листья земляники несъедобной.
На фоне тусклой зелени
белеют лилии;
далекие; последние.
Как будто наши
ангелы-хранители.
(В них что-то варварское есть.)
Стэн Райс, "Греческие фрагменты"
Она сидела в конце стола и ждала их, такая спокойная, безмятежная, при свете огня
алое платье придавало ее коже глубокий, чувственный оттенок.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:36 | Сообщение # 103 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Край ее лица золотило пламя, темные стеклянные окна, как безупречные зеркала, живо
отражали ее образ, словно только ее плывущее в прозрачной ночи отражение и было
реальным.
Я боялся. Боялся за них и за себя. И, как ни странно, за нее. Я похолодел от
предчувствия. От страха за нее. За ту, кто может уничтожить все, что я любил в своей жизни.
В дверях я повернулся и еще раз поцеловал Габриэль. Я почувствовал, как ее тело на
мгновение ослабло и прижалось ко мне, затем ее вниманием завладела Акаша. Я
почувствовал, что руки, дотронувшиеся до моего лица, слегка дрожат. Я посмотрел на Луи,
на моего хрупкого на вид и всегда такого внешне спокойного Луи, на Армана, злодея с
лицом ангела. В конце концов, те, кого любишь... это просто те, кого любишь.
Мариус, входя в комнату, холодел и буквально застывал от гнева - ничто не могло это
замаскировать. Он глянул на меня - на меня, того, кто убил тех бедных беспомощных
смертных и оставил их распростертыми на горных тропах. Он, конечно же, все знал.
Никакой снег в мире не в состоянии скрыть такое. Ты нужен мне, Мариус! Ты нужен нам!
Пока они по одному входили в комнату, я сел по правую руку от нее, потому что ей
этого хотелось. И к тому же я понимал, что здесь мне и место. Я указал Габриэль и Луи на
места напротив, поближе, чтобы я мог их видеть. И выражение лица Луи, такое покорное, но
печальное, поразило меня в самое сердце.
Рыжеволосая древняя женщина по имени Маарет села на противоположном конце
стола, ближе к двери. Мариус и Арман заняли кресла справа от нее. А слева села
рыжеволосая девушка - Джесс. Маарет казалась абсолютно спокойной, собранной, словно ее
ничто не могло встревожить. Несложно было заметить, что Акаше не удастся причинить
вред этому существу, равно как и другому старейшему созданию, Хайману, который
опустился в кресло справа от меня.
Тот, кого звали Эрик, явно пришел в ужас. Он вообще с большой неохотой
приблизился к столу. Миль тоже боялся, но приходил из-за этого в бешенство. Он злобно
поглядывал на Акашу, словно абсолютно не заботился о том, чтобы скрыть свои эмоции.
А Пандора, прекрасная кареглазая Пандора! Занимая место поближе к Мариусу, она
выглядела так, словно ее ничто не волнует. На Акашу она даже не взглянула. Она смотрела
сквозь стеклянные стены, медленно, с любовью обводя глазами мрачный лес, слой за слоем,
темную кору и колючую листву.
Вторым присутствующим, которого ничто не волновало, был Дэниел. Его я тоже видел
на концерте. Мне и в голову не пришло, что с ним был Арман! Я не уловил ни малейшего
намека на то, что Арман вообще там присутствовал. Подумать только, все, что мы могли
сказать друг другу, потеряно навеки! Но нет, это не может быть правдой! Мы с Арманом еще
побеседуем, у нас будет для этого время. Дэниел это понимал, красавчик Дэниел, репортер с
маленьким магнитофоном, который вместе с Луи и закрутил эту историю в комнате на
Дивисадеро-стрит! Вот почему он так безмятежно рассматривал Акашу, вот почему он не
спеша занимался исследованиями.
Я взглянул на черноволосого Сантино - прямо-таки царственное создание. Он в свою
очередь оценивающе рассматривал меня. Ему тоже не было страшно. Но его отчаянно
заботило все, что здесь происходило. Он смотрел на красоту Акаши с благоговением, словно
она затронула в нем какую-то глубинную рану. На секунду в нем мелькнула былая вера,
значившая для него больше, чем выживание, вера, которая сгорела дотла и оставила в его
душе только горечь.
У меня не было времени разбираться в каждом из них, оценивать связывающие их узы,
расспрашивать о смысле странного видения - две рыжеволосые женщины и тело их
матери, - вспомнившегося мне при взгляде на Джесс.
Мне было интересно, могут ли они проникнуть в мои мысли и прочесть все то, что я
старался скрыть, то, что я непроизвольно скрывал от самого себя.
Лицо Габриэль стало непроницаемым. Ее глаза сузились и посерели, как будто она
изгнала из них всякий свет и цвет. Словно решая что-то для самой себя, она переводила
взгляд с меня на Акашу.
И внезапно мне в душу закрался ужас. Может быть, он ее и не покидал. Они тоже ни за
что не уступят. Как и в случае со мной, этому помешают глубоко укоренившиеся в их разуме
понятия. И прежде чем мы покинем эту комнату, будет принято некое фатальное решение.
Меня словно парализовало. Неожиданно я потянулся к Акаше и взял ее за руку. Она
нежно сжала мои пальцы.
- Успокойся, мой принц, - спокойно и доброжелательно сказала она. - В этой комнате
ты чувствуешь смерть, но это смерть верований и суждений. Больше ничего. - Она
посмотрела на Маарет. - Возможно, смерть мечтаний, которым давно пора бы погибнуть.
Маарет выглядела такой безжизненной и пассивной, каким только может выглядеть
живое существо. Ее усталые фиолетовые глаза подернулись кровавыми слезами. И я вдруг
осознал почему. Это были глаза человека. Ее кровь снова и снова наполняла их жизнью - но
не вечной. Слишком много нервных окончаний погибло в ее собственном теле.
Я опять увидел видение из сна. Близнецы, а перед ними - тело. В чем же связь?
- Это ерунда, - прошептала Акаша. - Нечто давно позабытое, ибо история больше не
даст нам ответов. Мы переступили пределы истории. История построена на ошибках, мы же
начнем с истины.
Мариус поспешил начать разговор.
- Ничто не сможет убедить тебя остановиться? - Его голос звучал гораздо более
сдержанно, чем я ожидал. Он наклонился вперед, скрестив руки, в позе человека,
пытающегося вести аргументированную беседу. - Что нам сказать? Мы хотим, чтобы ты
прекратила свои явления. Мы хотим, чтобы ты не вмешивалась
Пальцы Акаши сжали мою руку. Рыжеволосая женщина перевела на меня пристальный
взгляд налитых кровью фиолетовых глаз
- Акаша, умоляю тебя, - сказал Мариус, - прекрати это безумие. Не являйся больше к
смертным, не отдавай приказов.
- А почему бы и нет, Мариус - тихо рассмеялась Акаша. - Потому что это перевернет
твой драгоценный мир, тот мир, за которым ты наблюдал на протяжении двух тысяч лет, как
когда-то римляне наблюдали за жизнью и смертью на арене, словно это всего лишь
развлечение или театральное представление, словно буквальный факт страданий и смерти не
имеет значения, пока он удерживает твое внимание?
- Я понимаю, что ты намерена совершить. Акаша, ты не имеешь права.
- Мариус, твой ученик уже привел мне все твои старые аргументы, - ответила она.
Теперь ее голос выражал не меньшую сдержанность и красноречивое терпение, чем голос
Мариуса. - Но более важно то, что я тысячу раз сама приводила себе те же самые аргументы.
Как ты думаешь, сколько времени я прислушивалась к молитвам мира, размышляя над
способом прервать бесконечный цикл насилия? Теперь пора вам послушать, что я скажу.
- Планируется, что мы будем играть в этом какую-то роль? - спросил Сантино. - Или
что нас уничтожат, как и всех остальных?
Его манеры были скорее импульсивными, чем надменными.
Впервые в рыжеволосой женщине мелькнула искра эмоций, она сжала рот и устремила
на него утомленные глаза.
- Вы станете моими ангелами, - ласково ответила ему Акаша. - Вы станете моими
богами. Если вы решите не следовать за мной, я вас уничтожу. Что касается старейших, с
кем не так просто разделаться, - она взглянула на Хаймана и Маарет, - то, восстав против
меня, они превратятся в моих врагов, дьяволов, и все человечество примется выслеживать их
- таким образом, они будут служить мне самим своим сопротивлением. Но то, что вы имели
раньше - мир, в котором вы бродили украдкой, - вы больше не увидите.
Казалось, Эрик проигрывает свою безмолвную битву со страхом. Он шевельнулся, как
будто собирался встать и покинуть комнату.
- Терпение, - глянула на него Маарет. И снова обернулась к улыбающейся Акаше.
- Неужели возможно, - тихо спросила Маарет, - прервать цикл насилия еще более
буйным насилием? Ты убиваешь мужскую часть человеческого рода. Каким может стать
результат этого варварского акта?
- Ты не хуже меня знаешь, каким будет результат, - ответила Акаша, - Это слишком
просто и логично, чтобы подвергаться неверному истолкованию. Об этом и помыслить было
нельзя... до сих пор. Я столько веков просидела на троне в храме Мариуса, я мечтала, что
земля станет садом, где люди смогут жить без мучений, отголоски которых все это время
доносились до меня. Я мечтала о том, что люди добьются вечного мира без тирании. И тогда
меня потрясла простота решения, меня словно озарило. Люди, способные воплотить в жизнь
подобную мечту, - это женщины, но лишь в том случае, если убрать всех - или практически
всех - мужчин.
В былые времена такая вещь не удалась бы, но сейчас это легко - существуют широкие
технологические возможности для претворения этой мечты в жизнь. После первоначального
очищения станет возможным выбирать пол младенцев, нежеланных зародышей можно будет
подвергнуть милосердному аборту, которому сейчас подвергаются зародыши обоих полов.
Однако этот аспект обсуждать не стоит. Невзирая на вашу эмоциональность или
импульсивность, никого из вас нельзя отнести к разряду глупцов.
Вы не хуже меня знаете, что настанет вселенский мир, если ограничить мужское
население до одного мужчины на сотню женщин. Все виды хаотичного насилия попросту
придут к концу.
На земле воцарится невиданный доселе мир. И тогда постепенно можно будет
увеличивать численность мужского населения. Но для изменения основ мышления
необходимо, чтобы они исчезли. Это неоспоримо. Возможно, нет необходимости оставлять
даже одного на сотню. Но это акт щедрости, и поэтому я это допущу. По крайней мере, для
начала.
Я видел, что Габриэль порывается что-то сказать. Я хотел подать ей мысленный сигнал
к молчанию, но она не обращала на меня внимания.
- Ну хорошо, эффект очевиден, - наконец произнесла она. - Но когда разговор ведется
категориями поголовного истребления, тогда вопросы мира становятся просто смешны. Ты
избавишься от половины населения земли. Если мужчины и женщины будут рождаться без
рук и ног, то на земле тоже воцарится мир.
- Мужчины заслужили свою участь. Они пожнут то, что посеяли. И помните, я говорю
о временной чистке - об отступлении.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:36 | Сообщение # 104 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Мой план прекрасен в своей простоте. Вместе взятые,
жизни этих людей не сравняются с жизнями женщин, погибших от рук мужчин за
прошедшие века. Вы это знаете не хуже меня. А теперь скажите, сколько мужчин погибли за
это время от женских рук? Если вернуть жизнь всем убитым женщинами мужчинам, как вы
думаете, хватит ли их, чтобы заполнить этот дом?
Но поймите, что все это не важно. Опять-таки, все мы знаем, что мои слова
справедливы. Важно то - и это даже прелестнее самого моего предложения, - что теперь мы
располагаем всеми необходимыми средствами. Я непобедима. Вы одарены достаточной
силой, чтобы стать моими ангелами. В мире не найдется никого, кто мог бы успешно
противостоять нам.
- Это неправда, - ответила Маарет.
Щеки Акаши залила бледная краска гнева, восхитительный румянец, который быстро
погас, и к ней вернулся прежний нечеловеческий облик.
- Ты говоришь, что в твоей власти меня остановить? - спросила она, поджав губы. -
Опрометчивое предположение. Ради этого ты переживешь смерть Эрика, Миля, Джессики?
Маарет ничего не ответила. Миля трясло - но не от страха, а от ярости. Он посмотрел
на Джесс, на Маарет, а потом - на меня. Я чувствовал его ненависть.
Акаша не отводила взгляда от Маарет.
- О, поверь мне, я тебя знаю, - продолжала Акаша, слегка смягчив тон. - Знаю, как ты
столько лет прожила, не изменяясь. Тысячу раз я видела тебя чужими глазами, я знаю, что
тебе мерещится, будто твоя сестра жива. Возможно, она действительно жива - в
каком-нибудь невероятном виде. Я знаю, что твоя ненависть ко мне только усилилась и ты
углубилась в воспоминания, в самое их начало, чтобы найти смысл в том, что происходит в
настоящий момент. Но, как ты сама мне говорила во время наших бесед во дворце на берегу
великого Нила, не ищите ни в чем смысла. Ничего подобного не существует! Бывают вещи
видимые, бывают - невидимые, и на самых невинных из нас могут обрушиться ужасные
бедствия. Разве не понятно, что это жизненно важно для того, что я собираюсь сделать?!
И опять Маарет не ответила. Она застыла, и лишь ее загадочные прекрасные глаза
тускло блестели под влиянием того чувства, которое с полным основанием можно было бы
назвать болью.
- Я создам смысл, - с оттенком злобы в голосе сказала Акаша. - Я создам будущее, я
определю, что такое добро. И я не стану взывать к мифическим богам, богиням или духам,
чтобы оправдать свои действия на основании абстрактной морали. Я не обращусь и к
истории! Я не буду искать в грязи сердце и мозг моей матери!
Собравшиеся содрогнулись. На губах Сантино заиграла горькая усмешка. А Луи так
посмотрел на немую фигуру Маарет, словно хотел ее защитить.
Мариус поспешил вмешаться, чтобы разговор не зашел слишком далеко.
- Акаша, - с мольбой сказал он, - даже если это реально, если смертное население не
восстанет против тебя и мужчины не найдут способ уничтожить тебя задолго до того, как
твой план будет осуществлен...
- Ты глуп, Мариус, или считаешь глупой меня. Ты думаешь, я не знаю, на что способен
этот мир? Какая абсурдная смесь дикарства и технологических хитростей составляет разум
современного человека?
- Моя царица, думаю, ты этого не знаешь! - воскликнул Мариус. - Я действительно так
думаю. Я считаю, что ты не можешь составить для себя полную картину этого мира. Как и
любой из нас, мир слишком разнообразен и велик, мы пытаемся объять его с помощью
разума, но не можем. Тебе известен один из миров, но это не весь мир, это мир, который ты
по каким-то своим причинам выбрала из десятка других.
Охваченная новой вспышкой гнева, она резко качнула головой.
- Не испытывай мое терпение, Мариус. Я пощадила тебя по одной простой причине:
Лестат хотел сохранить тебе жизнь. К тому же ты силен и можешь быть мне полезен. Но не
более того, Мариус. Не забывайся.
Они замолчали. Несомненно, он видел, что она лжет. Я сознавал это. Она любила его и
испытывала в связи с этим унижение, поэтому постаралась задеть его побольнее. И это ей
удалось.
- Даже если это выполнимо, - мягко продолжал настаивать он, - ты можешь сказать по
совести, что люди вели себя до того плохо, что заслужили это наказание?
Я вздохнул с облегчением. Я знал, что у него хватит мужества, что, как бы она ему ни
угрожала, он выскажет все, что пытался сказать я.
- Теперь ты не вызываешь у меня ничего, кроме отвращения, - ответила она.
- Акаша, я наблюдал за людьми две тысячи лет. Назови меня римлянином на арене,
если пожелаешь, и расскажи о предшествующих эпохах. Когда я упал к твоим ногам, я
умолял тебя дать мне знания. Но то, чему я стал свидетелем за этот недолгий промежуток
времени, переполняет меня любовью ко всему смертному, я стал свидетелем революции в
мыслях и философии, которую считал невозможной. Разве человеческая раса не движется к
тому самому веку мира и процветания, который ты описываешь?
Ее лицо выражало полнейшее презрение.
- Мариус, - сказала она, - этот век войдет в анналы как одна из самых кровавых эпох в
истории человеческой расы. О каких революциях ты говоришь, когда одна маленькая
европейская нация истребила миллионы людей, выполняя прихоть безумца, когда целые
города пали под бомбами, чтобы уже не подняться? Когда дети в пустынях Востока воюют с
другими детьми во имя древнего деспотичного бога? Мариус, женщины всего мира омывают
плоды чрева своего в сточных трубах. Оглушающие крики голодных не достигают ушей
богачей, спрятавшихся в оснащенных по последнему слову техники цитаделях, болезни
неистовствуют среди умирающих от голода на целых континентах, в то время как пациенты
великолепных клиник тратят целые состояния на косметические операции и надежду на
вечную жизнь, заключенную в пилюли и флаконы. - Она тихо засмеялась. - Разве когда-либо
крики умирающих раздавались с такой силой в ушах тех из нас, кто способен их услышать?
Разве когда-либо проливалось столько крови?
Я чувствовал, как рушатся надежды Мариуса. Я видел страсть, заставлявшую его
сжимать кулаки и подыскивать подходящие слова, исходящие из глубины души.
- Ты кое-чего не видишь, - сказал он наконец. - Кое-чего не понимаешь.
- Нет, дорогой мой. У меня со зрением все в порядке. Как всегда. Это ты ничего не
видишь... Как всегда
- Взгляни на лес! - воскликнул он, указывал на стеклянные стены. - Выбери одно
дерево, опиши его, если хочешь, в категориях того, что оно уничтожает, чему
сопротивляется, чего не достигает, - и получишь монстра с алчными корнями и
несокрушимой энергией, который отнимает у других растений свет, питательные вещества,
воздух. Но не в этом заключается правда о дереве. Это не вся правда, если рассматривать его
как часть природы, - и под природой я разумею не что-то священное, но картину в целом,
Акаша, то целое, что вмещает в себя частности.
- А теперь ты выберешь себе причины для оптимизма, - сказала она. - Как всегда. Ну
же. Опиши мне западные города, где даже беднякам ежедневно раздают тарелки с мясом и
овощами, и скажи, что голода больше нет. Что ж, твой ученик уже накормил меня этой
кашкой - идиотскими глупостями, на которых испокон веков основывалось самодовольство
богачей. Мир погряз в лишениях и хаосе, он не лучше, чем раньше, если не хуже.
- О нет, это не так, - твердо ответил он. - Мужчины и женщины способны учиться.
Они постоянно меняются, причем к лучшему, расширяют свои горизонты и вместимость
своих сердец. Ты несправедлива к ним, когда называешь эту эпоху самым кровавым веком в
истории, ты не видишь света, который благодаря тьме сияет все ярче и ярче, ты не видишь
эволюцию человеческой души!
Он поднялся со своего места, подошел к ней, заняв пустое кресло слева, между ней и
Габриэль, и взял ее за руку.
Я испугался. Испугался, что она не позволит ему дотронуться до себя, но ей, видимо,
понравился этот жест, она только улыбнулась.
- Ты права в том, что касается войн, - вновь заговорил он умоляющим тоном, пытаясь
при этом сохранять достоинство. - Да, и я тоже слышал крики умирающих, все мы их
слышим, даже сейчас мир ежедневно потрясают сообщения о вооруженных конфликтах. Но
свет, о котором я говорю, - это протест против подобных кошмаров, отношения,
немыслимые в прошлом. Это нетерпимость наделенных властью мыслящих мужчин и
женщин, которые впервые в истории человеческой расы действительно хотят положить
конец несправедливости в любом ее проявлении.
- Ты говоришь об интеллектуальном восприятии нескольких людей.
- Нет, - ответил он, - я говорю об изменении философии, я говорю об идеализме, из
которого происходят подлинные реалии. Как ты не понимаешь, Акаша, пусть они
несовершенны, но у них должно быть время, чтобы осуществить свои мечты!
- Я полностью с этим согласен! - раздался вдруг голос Луи.
У меня упало сердце. Он так уязвим! Если она обратит свой гнев на него... Но он
продолжал в своей спокойной, изысканной манере:
- Это их мир, не наш. Без сомнения, мы потеряли на него право в тот момент, когда
лишились смертной жизни. И мы не должны прерывать их борьбу. В противном случае мы
похитим у них победу, которая стоила им слишком многого! Даже за последние сто лет они
добились невероятных успехов, они исправили зло, которое человечество принимало как
данность, они впервые разработали концепцию настоящей человеческой семьи.
- Меня трогает твоя искренность, - ответила она. - Я пощадила тебя только потому,
что тебя любит Лестат. Теперь я вижу причину этой любви. Сколько мужества, должно быть,
понадобилось, чтобы излить мне душу. Но при этом ты - самый хищный из собравшихся
здесь бессмертных. Ты убиваешь безотносительно к возрасту, полу или воле к жизни.
- Так убей меня! - сказал он. - Мне бы этого даже хотелось. Но не уничтожай людей!
Не вмешивайся. Даже если они убивают друг друга! Дай им время, чтобы воплотить в жизнь
новые идеалы, дай городам Запада, пусть они и развращены, время, чтобы донести свои
идеалы до страждущего, пришедшего в упадок мира.
- Время, - сказала Маарет. - Может быть, мы все просим именно об этом. Время. И ты
в состоянии даровать нам его.
Наступила пауза.
Акаша больше не хотела смотреть на эту женщину, и слушать ее не хотела. Она
выдернула свои пальцы из руки Мариуса, долго смотрела на Луи, но потом повернулась к
Маарет, словно этого было не избежать, и ее лицо застыло и стало почти жестоким.
Но Маарет продолжала:
- В безмолвии ты веками медитировала над решением проблем. Что такое еще сотня
лет?
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:37 | Сообщение # 105 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Конечно, ты не станешь спорить, что последний век превзошел все ожидания и что
достигнутый в течение его технологический прогресс вполне мог бы дать пищу, кров и
здоровье всем народам земли.
- В самом деле? - отвечала Акаша. Ее улыбку подогревала тлеющая в глубине
ненависть. - Вот что дал миру технологический прогресс. Он дал миру ядовитый газ,
взращенные в лабораториях болезни и бомбы, способные уничтожить всю планету. Он дал
миру ядерные аварии, которые загрязняют пищу и воду на пространстве целых континентов.
А армии занимаются своим делом с современной эффективностью. Аристократия целого
народа, убитая в течение часа в заснеженном лесу, систематически уничтожаемая
интеллигенция целой нации, включая всех, кто носит очки. В Судане есть обычай калечить
женщин, чтобы порадовать их мужей, в Иране дети бегают под пулеметным огнем!
- Не может быть, чтобы ты больше ничего не видела, - сказал Мариус. - Я в это не
верю. Акаша, посмотри на меня. Отнесись по-доброму ко мне и моим словам.
- Какая разница, веришь ты в это или нет?! - воскликнула она, впервые проявив долго
сдерживаемый гнев. - Ты не принял то, что я пыталась донести до тебя. Ты не поддался
прекрасным видениям, которые я рисовала в твоих мыслях. Как ты не понимаешь, что мой
дар спасет тебя? И кто ты такой, если я этого не сделаю? Ты пьешь кровь, ты - убийца!
Я никогда еще не слышал, чтобы она говорила с такой горячностью. Когда Мариус
попытался было ответить, она сделала нетерпеливый жест и повернулась к Сантино и
Арману.
- Ты, Сантино, - сказала она, - Ты, кто руководил римскими Детьми Тьмы, когда они
верили в то, что в качестве приспешников дьявола исполняют Божью волю, - помнишь ли
ты, что значит служить цели? А ты, Арман, глава старой парижской общины, помнишь ли
ты, что значило стать святым Тьмы? Ты имел свое место между адом и раем. Я предлагаю
вам то же самое еще раз, и это не обман. Разве вы не можете вернуться к потерянным
идеалам?
Они ей не ответили. Сантино был парализован ужасом, его душевные раны
кровоточили. На лице Армана читалось только отчаяние.
На ее лице появилось мрачное выражение обреченности. Бесполезно. Никто из них не
пойдет за ней. Она посмотрела на Мариуса.
- Твое драгоценное человечество! - сказала она. - За шесть тысяч лет оно ничему не
научилось. Ты говоришь мне об идеалах и целях! При дворе моего отца в Уруке находились
люди, которые понимали, что голодных следует накормить. Знаешь ли ты, что такое
современный мир? Телевизоры - сосуды чудес, а вертолеты - ангелы смерти!
- Ладно, хорошо, а каким будет твой мир? - спросил Мариус. У него тряслись руки. -
Ты не считаешь, что женщины не станут убивать своих мужчин?
Она засмеялась. Она повернулась ко мне.
- Разве в Шри-Ланке они сопротивлялись, Лестат? А на Гаити? А на Линконосе?
Мариус перевел взгляд на меня. Он ждал моего ответа, ждал, что я поддержу его. Я
хотел привести новые аргументы, ухватиться за нить, которую он протянул мне, и
продолжить. Но в голове у меня было пусто.
- Акаша, - сказал я. - Не продолжай этот кровавый дождь. Прошу тебя. Перестань
обманывать и дурманить людей.
Вот она - грубая, неискушенная, но единственная правда, на которую я был способен.
- Да, вот в чем суть, - сказал Мариус осторожным, опасливым и почти умоляющим
тоном - Это ложь, Акаша, очередная суеверная ложь! Разве мало их было? И сейчас, именно
в то время, когда мир очнулся от былых заблуждений! Когда он сбросил с постамента старых
богов!
- Ложь? - Она отстранилась, как будто он обидел ее. - В чем я солгала? Разве я лгала,
когда обещала, что на земле воцарится мир? Разве я лгала, когда говорила, что я та, кого они
ждали? Нет, я не лгала! Напротив, я могу подарить им первую частицу правды! Я та, за кого
они меня принимают. Я вечна, я всемогуща, я защищу их...
- Защитишь? - спросил Мариус. - Как ты защитишь их от смертельных врагов?
- Каких врагов?
- Болезнь, моя царица. Смерть. Ты не целительница. Ты не можешь ни даровать жизнь,
ни спасти. А они будут ждать подобных чудес. Все, на что ты способна, это убивать.
Молчание. Тишина. Лицо ее внезапно стало безжизненным, как когда-то в святилище,
глаза остекленели - трудно сказать, то ли от пустоты, то ли от глубоких раздумий.
Ни звука - только в очаге трещат и поворачиваются дрова.
- Акаша, - прошептал я. - Время - вот все, о чем просит Маарет. Век. Ведь это такая
малость!
Она посмотрела на меня затуманенными глазами. Я почувствовал на своем лице
дуновение смерти, столь же близкой, как долгие годы назад, когда волки загнали меня в
заснеженный лес, а я не мог дотянуться до обнаженных веток деревьев.
- Вы все мои враги, не так ли? - прошептала она. - Даже ты, мой принц. Ты - мой враг.
Мой возлюбленный и одновременно мой враг.
- Я люблю тебя, - сказал я. - Но лгать тебе не могу. Я не смогу в это поверить! Это
ошибка! Тем большая ошибка, что все кажется столь простым и логичным!
Она поспешно всмотрелась в лица остальных. Эрик снова пребывал на грани отчаяния.
Я чувствовал, как в Миле нарастает злость.
- И никто из вас не встанет на мою сторону? - прошептала она. - Никто не ухватится за
ослепительную мечту? Не найдется никого, кто забыл бы о своем мелочном и эгоистичном
мирке? - Ее глаза остановились на Пандоре. - А, вот и ты, бедная мечтательница,
оплакивающая потерянную человечность, - ты не ищешь искупления?
Пандора смотрела на нее, как сквозь матовое стекло.
- Мне убивать не по вкусу, - ответила она едва слышно. - Мне хватает смерти в
опавших листьях. Я не верю, что из кровопролития выйдет что-то хорошее. И в этом вся
сложность, моя царица. Кошмары продолжаются, но повсюду есть хорошие люди, которые
их порицают. А ты бы вернула к жизни старые методы, ты бы реабилитировала их и
положила конец диалогу. - Она печально улыбнулась. - Я для тебя бесполезна. Мне нечего
тебе дать.
Акаша никак не отреагировала. Потом она обвела глазами остальных, смерила
взглядом Миля, Эрика, Джесс.
- Акаша, - сказал я. - История - это литания несправедливости, никто не спорит. Но
когда простые решения приносили что-то помимо зла? Ответы находятся только в сложном.
Люди пробивают себе путь к чистоте лишь через усложненность, медленно, неуклюже, но
это единственный путь. Простота требует слишком больших жертв. Так было всегда.
- Да, - согласился Мариус. - Именно так. Простота и грубость синонимичны как в
философии, так и в поступках. Твое предложение грубо!
- В вас нет ни капли смирения? - внезапно спросила она. Она повернулась от него ко
мне. - Никакого желания понять? В каждом из вас столько гордыни, столько
самонадеянности. Вы из алчности мечтаете, чтобы ваш мир остался прежним!
- Нет, - ответил Мариус.
- Что я такого сделала, что вы так настроены против меня? - вопросила она. Она
взглянула на меня, затем на Мариуса и, наконец, на Маарет. - От Лестата я ожидала
самонадеянности. Я ждала банальностей, краснобайства и непроверенных идей. Но от вас я
ожидала большего. О, как же вы меня разочаровали! Как можете вы отворачиваться от
уготованной вам судьбы? Вы, которые могли бы стать спасителями! Как можете вы отрицать
то, что видели своими глазами?
- Но они захотят узнать, кто мы на самом деле, - сказал Сантино. - Стоит им узнать
правду, и они восстанут. Они, как всегда, захотят получить бессмертную кровь.
- Даже женщины хотят жить вечно, - холодно произнесла Маарет. - Даже женщина
пойдет ради этого на убийство.
- Акаша, это безрассудство, - сказал Мариус. - Это невыполнимо. Нельзя и помыслить
о том, что западный мир не окажет сопротивления.
- Это дикая и примитивная точка зрения, - добавила Маарет с ледяным презрением.
Лицо Акаши потемнело от гнева. Но даже в гневе оно оставалось прекрасным.
- Ты всегда мне противоречила! - обратилась она к Маарет. - Я уничтожу тебя, если
смогу. Я нанесу удар тем, кого ты любишь.
Все испуганно замолчали. Я чувствовал запах страха, хотя никто не осмеливался
пошевелиться или заговорить.
Маарет кивнула и улыбнулась всезнающей улыбкой.
- Это ты самонадеянна, - ответила она. - Это ты ничему не научилась. Это ты не
изменилась за шесть тысяч лет. Твоя душа остается несовершенной, в то время как смертные
движутся к сферам, которых тебе никогда не достичь. Оказавшись в изоляции, ты, как
многие тысячи смертных, придумывала мечты, которые не подверглись ни проверке, ни
обсуждению, ты вышла из безмолвия, готовая осуществить свои мечты для всего света. Ты
выкладываешь их за этим столом горстке себе подобных, и мечты рассыпаются в пыль. Ты
не можешь их отстоять. Как же их будет отстаивать кто-то другой? И ты еще говоришь, что
мы отрицаем очевидное!
Маарет медленно поднялась с кресла. Она слегка наклонилась вперед и оперлась
пальцами о деревянную крышку стола.
- Так я скажу тебе, что я вижу, - продолжала она. - Шесть тысяч лет назад, когда люди
верили в духов, произошел ужасный и непоправимый несчастный случай, в своем роде такой
же ужасный, как уродливые дети, рождающиеся у смертных и обреченные природой на
смерть. Но ты, цепляясь за собственную жизнь, цепляясь за собственную волю, за свои
королевские прерогативы, отказалась унести эту чудовищную ошибку в свою безвременную
могилу. Ты задалась целью освятить ее. Распространить великую и славную религию, и цель
твоя с тех пор не изменилась. Но в конечном счете это был всего лишь несчастный случай,
простое искажение реальности.
А теперь оглянись на века, прошедшие с той темной, злой минуты, оглянись на другие
религии, основанные на магии, на каком-то видении или голосе из-за облаков! Основанные
на вмешательстве сверхъестественного в том или ином обличье - на чудесах, откровениях,
на явлении восставших из мертвых!
Посмотри на результат своей религии, на движения, захватившие миллионы людей
своими фантастическими претензиями. Посмотри, как они повлияли на историю. Посмотри
на связанные с ними войны, на преследования, на бойни. Взгляни на порабощение разума,
взгляни на цену веры и фанатизма.
И ты говоришь нам о детях, умирающих в странах Востока во имя Аллаха, где
стрекочут пулеметы и падают бомбы!
А война, которую ты упомянула, когда одна маленькая европейская нация пыталась
истребить целые народы... Во имя какой великой возвышенной цели это делалось? И что о
ней помнит мир? Лагеря смерти, печи, где тысячами горели людские тела.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:37 | Сообщение # 106 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | . А сами идеи
исчезли!
Послушай, очень сложно определить, что хуже - религия или сама идея.
Вмешательство сверхъестественных сил или простое и логичное абстрактное решение! И то
и другое наводнило землю страданиями, и то и другое в буквальном и фигуральном смысле
поставило человеческую расу на колени.
Как ты не понимаешь? Не мужчина враг человеческого рода. Это нерационально -
духовное, отделенное от материального, от уроков бьющегося сердца или кровоточащей
вены.
Ты обвиняешь нас в алчности. Но ведь в алчности наше спасение. Ибо мы знаем, кто
мы такие, мы знаем свои пределы и свои грехи, ты же своих никогда не знала.
Ты хочешь начать все заново - принести с собой новую религию, новое откровение,
новую волну суеверий, жертвоприношений и смертей.
- Ты лжешь, - ответила Акаша, едва сдерживая бешенство. - Ты искажаешь саму
красоту моих мечтаний, искажаешь, потому что тебя не посещают ни видения, ни мечты.
- Красота там, за дверью! - воскликнула Маарет. - Она не заслужила твоего насилия.
Ты так безжалостна, потому что уничтоженные жизни ничего для тебя не значат? Ах, ты
совсем не меняешься!
Напряжение становилось невыносимым. Мое тело покрылось кровавым потом. Все
постепенно впадали в отчаяние. Луи наклонил голову и закрыл лицо руками. Только юный
Дэниел пребывал в безнадежно восторженном состоянии. А Арман лишь бессильно смотрел
на Акашу.
Акаша вела какую-то немую борьбу. Но потом к ней явно вернулась убежденность.
- Ты лжешь, как всегда, - отчаянно повторила она. - Но не имеет значения, станешь ли
ты воевать на моей стороне. Я сделаю то, что собираюсь сделать: я пересеку тысячелетия и
искуплю тот давний миг, то давнее зло, которое вы с сестрой привели в нашу страну, я
подниму его в глазах всего мира, пока мир не превратится в новый Вифлеем, и на земле
наконец-то восторжествует справедливость. Не бывает так, чтобы великое благо не
потребовало жертв и мужества. А если все вы восстанете против меня, я создам себе более
ретивых ангелов.
- Нет, ты этого не сделаешь, - сказала Маарет.
- Акаша, пожалуйста, - начал Мариус, - дай нам время. Согласись всего лишь
подождать, подумать.
- Да, - добавил я. - Дай нам время. Отправимся туда вместе - ты, я и Мариус, выйдем
из снов и видений в реальный мир.
- Ох, как же вы меня оскорбляете, унижаете, - прошептала она. Ее гнев относился к
Мариусу, но вот-вот грозил обрушиться и на меня.
- Существует столько вещей, столько мест, - продолжал Мариус, - которые я хотел бы
тебе показать! Ты только дай мне шанс. Акаша, две тысячи лет я заботился о тебе, защищал...
- Ты защищал самого себя! Ты защищал источник своей силы, источник своего зла!
- Умоляю тебя, - сказал Мариус, - я встану перед тобой на колени. Подари мне всего
один месяц - пойдем со мной, поговорим, рассмотрим доказательства...
- Какие мелочные, какие эгоистичные, - прошептала Акаша. - И вы не чувствуете себя
в долгу перед миром, давшим вам жизнь, чтобы облагодетельствовать его своим
могуществом, чтобы магическим образом превратить себя из дьяволов в богов?!
Она резко повернулась ко мне, по лицу ее скользнула тень потрясения.
- А ты, мой принц, вошедший в мои покои, словно к Спящей красавице, вызвавший
меня к жизни своим страстным поцелуем? Ты не передумаешь? Во имя моей любви! - Ее
глаза опять наполнились слезами. - Неужели тебе обязательно вставать на их сторону и идти
против меня? - Она сжала ладонями мое лицо. - Как можешь ты предать меня? - спросила
она. - Предать такую мечту? Они - существа ленивые, лживые, полные злобы. Но у тебя
чистое сердце. Твое мужество стояло выше прагматизма. У тебя тоже были мечты!
Мне не пришлось отвечать. Она знала. Ей, возможно, это было видно лучше, чем мне.
Я же не видел ничего, кроме страдания, застывшего в ее черных глазах, кроме боли,
непонимания, и скорби, которые она уже испытывала из-за меня.
Казалось, она вдруг лишилась способности двигаться или говорить. И я больше ничего
не мог сделать, ничего - чтобы спасти их или себя. Я любил ее! Но оставаться с ней не мог!
Я безмолвно просил ее понять меня и простить.
Ее лицо заледенело, как будто ее опять со всех сторон окружили голоса, я чувствовал
себя так, словно стоял перед ее троном, заслоняя путь ее остекленевшему взгляду.
- Тебя я убью первым, мой принц, - сказала она, все более ласково поглаживая мое
лицо. - Я хочу, чтобы ты исчез. Я не стану больше смотреть в твои глаза, чтобы прочесть в
них предательство.
- Только тронь его - и это будет наш сигнал, - прошептала Маарет. - Мы двинемся
против тебя, все как один.
- И двинетесь против самих себя! - ответила она, бросив взгляд на Маарет. - Когда я
покончу с тем, кого люблю, я перебью тех, кого любите вы, тех, кому давно пора
отправляться в могилу, я уничтожу всех, кого смогу, - но кто уничтожит меня?
- Акаша, - шепотом произнес Мариус. Он поднялся и пошел было к ней, но она в
мгновение ока сбила его с ног. Я услышал, как он вскрикнул при падении. Сантино
поспешил помочь ему.
Она снова посмотрела на меня, и ее руки обвили мои плечи, нежно и любяще, как
раньше. Сквозь пелену слез я увидел ее грустную улыбку.
- Мой принц, мой прекрасный принц... - проговорила она.
Хайман встал из-за стола. Поднялся Эрик. И Миль. Потом встали молодые, а вслед за
ними - Пандора, которая направилась к Мариусу.
Она выпустила меня. И тоже поднялась на ноги. Ночь внезапно стала такой тихой, что
через стекло донеслись вздохи леса.
И вот чего я добился, я, кто единственный оставался сидеть на своем месте, не глядя на
них, вообще ни на что не глядя. Я видел перед собой только свою маленькую сверкающую
жизнь, свои маленькие победы, маленькие трагедии, мечты о пробуждении богини, мечты о
добре и славе...
Что она сейчас делает? Оценивает их силу? Смотрит на одного, на другого, потом
опять на меня. Незнакомка, оглядывающая меня с высоченной вершины.
"Сейчас загорится огонь, Лестат. Не смей смотреть на Габриэль или на Луи, иначе она
может направить его в ту сторону. Умри первым, как истинный трус, и тогда тебе не
придется смотреть, как умрут они. Самое страшное - ты так и не узнаешь, кто победит,
восторжествует ли она, или же мы падем все вместе. Все равно что не знать, зачем все это
нужно, какого черта означал сон о близнецах или с чего начался мир. Ты попросту никогда
ничего не узнаешь".
Я уже плакал, плакала и она, опять превратившись в то нежное, хрупкое существо,
которое я обнимал на Сан-Доминго и которое так нуждалось во мне, но эта слабость все же
не уничтожила ее, хотя, без сомнения, уничтожит меня.
- Лестат... - прошептала она, все еще отказываясь верить.
- Я не могу пойти за тобой, - ответил я надломленным голосом. Я медленно встал. -
Мы не ангелы, Акаша, мы не боги. Стать человеком - вот о чем мечтает большинство из нас.
Для нас мифом стал человек.
Я чуть не умер, глядя на нее. Я вспоминал, как в меня перетекала ее кровь, думал о
силе, которой она меня наделила. О том, как мы с ней путешествовали в облаках. Об
эйфории в деревне на Гаити, когда пришли женщины со свечами, распевавшие гимны.
- Но все будет именно так, любовь моя, - шептала она. - Мужайся! Это правда. По ее
лицу стекали ручейки кровавых слез. Губы дрожали, а гладкий лоб прорезали идеально
прямые линии, выражавшие абсолютное горе.
Потом она выпрямилась. Она отвела глаза, ее лицо лишилось выражения и
разгладилось. Она на нас не смотрела, я чувствовал, что она набирается мужества и
остальным лучше действовать поскорее. Я мечтал об этом, словно вонзал в нее кинжал:
лучше бы они быстрее сразили ее - а по моему лицу текли слезы.
Но все произошло иначе. Откуда-то донесся мощный музыкальный звук. Разбилось
стекло, много стекла. Внезапно Дэниел заволновался. И Джесс. Но старейшие не двигались и
слушали. И снова - треск рассыпающихся стекол. Кто-то проник в этот беспорядочно
выстроенный дом через один из многочисленных входов.
Она отступила на шаг. Она вздрогнула, как будто ее посетило видение, и на лестнице за
открытой дверью раздался громкий глухой звук. Кто-то находился внизу, в коридоре.
Она отошла от стола к камину и выглядела при этом ужасно испуганной.
Разве такое возможно? Знала ли она, кто пришел, был ли это кто-то из древнейших?
Так вот чего она боялась - новой силы, способной добиться того, чего не могли сделать
собравшиеся здесь?
Нет, в ее мыслях не было подобного расчета, я это знал, она терпела поражение в
собственной душе. Ее оставило мужество. Значит, дело все-таки в потребности, в
одиночестве! Все началось с моего сопротивления, они усугубили его, а я нанес ей еще один
удар. А теперь ее гипнотизировал этот громкий, отдающийся эхом безличный шум. Но она
знала, кто это. Знали и остальные.
Шум усиливался. Гость поднимался по лестнице. С каждым тяжелым шагом дрожал
потолок, и качались старые железные пилоны.
- Но кто это? - внезапно спросил я, не в силах больше выносить напряжение. Перед
глазами опять возникла все та же картина: тело матери и близнецы.
- Акаша! - сказал Мариус. - Дай нам время, о котором мы просим. Отрекись от своего
решения. Этого достаточно!
- Достаточно для чего? - резко, почти по-дикарски выкрикнула она.
- Для нашей жизни, Акаша, - сказал он. - Для всех наших жизней!
Я услышал, как Хайман, до этого не издавший ни звука, тихо рассмеялся.
Шаги достигли лестницы.
Маарет стояла в дверном проеме, рядом с ней - Миль. Я и не заметил, чтобы они
двигались.
Потом я увидел, кто это был. Женщина, которую я видел в проблесках озарения,
пробравшаяся сквозь джунгли, прорывшая себе путь из земли, прошагавшая долгие мили по
голой равнине. Вторая сестра из снов, которых я так и не понял! А теперь она стояла в дымке
мутного света, проникающего с лестницы, и глядела прямо на стоявшую спиной к
стеклянной стене и к бушующему огню в тридцати футах от нее Акашу.
Ну надо же! Все, даже старейшие, даже Мариус, буквально задохнулись от изумления.
Ее всю покрывала тонкая корка земли, всю целиком, включая волнистые длинные
волосы. Постепенно отваливающаяся комьями грязь все еще плотно держалась на
обнаженных руках и босых ногах, словно она была создана из самой земли.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:38 | Сообщение # 107 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | На лице земля
превратилась в маску. И из этой маски проглядывали покрасневшие глаза. Ее тело скрывала
тряпка, грязное рваное одеяло, перехваченное на талии пеньковой веревкой.
Какой импульс заставил подобное существо прикрыть свое тело, что за нежная
человеческая скромность побудила этот живой труп остановиться и соорудить для себя
нехитрое одеяние, какие страдающие останки человеческой души?
Тонкая фигура Маарет, стоящей рядом с ней, внезапно словно ослабла, как будто
готовая вот-вот упасть.
- Мекаре! - прошептала она.
Но женщина ее не видела и не слышала, горящими животным коварством глазами
следила она за Акашей, которая перешла обратно к столу, разделявшему ее с этим
существом. Лицо Акаши ожесточилось, в глазах засверкала неприкрытая ненависть.
- Мекаре! - вскрикнула Маарет. Она раскинула руки, чтобы схватить женщину за
плечи и развернуть к себе.
Правая рука женщины выпрямилась, оттолкнув Маарет так, что та пролетела несколько
ярдов и ударилась о стену.
Огромное стекло задрожало, но не разбилось. Маарет слегка оперлась о него пальцами
и с плавной кошачьей грацией вскочила, попав в объятия Эрика, помчавшегося ей на
помощь.
Он моментально потащил ее к двери. Ибо женщина ударила по огромному столу, в
результате чего он проехал по комнате в сторону северной стены и перевернулся на бок.
Габриэль и Луи быстро перебрались в северо-западный угол. Сантино и Арман
бросились в другом направлении, к Милю, Эрику и Маарет.
Мы же, оказавшиеся с другой стороны, просто отступили назад, кроме Джесс,
направившейся к двери.
Она остановилась рядом с Хайманом, и, взглянув на него, я с изумлением обнаружил,
что на его губах играет тонкая горькая усмешка.
- Проклятие, моя царица, - резко повысил он голос.
Женщина застыла, словно услышала его слова за своей спиной. Но не повернулась.
Акаша заметно дрожала, по ее лицу, мерцавшему в свете очага, вновь потекли слезы.
- Все против меня, все! - сказала она. - И никто не встанет со мной рядом! Она
смотрела на меня, хотя женщина подходила все ближе и ближе.
Заляпанные грязью ноги женщины царапали ковер, хватая ртом воздух, она лишь
немного выставила вперед руки, прижимая локти к бокам. И с каждым шагом она выглядела
все более угрожающей.
Но снова раздался голос Хаймана, заставивший ее остановиться.
Он выкрикивал непонятные слова на чужом языке, все громче и громче, пока его голос
не перешел в рев. До меня только смутно доходил их смысл.
- Царица Проклятых... час величайшей опасности... Я свергну тебя с твоего трона...
Я понял. Пророчество и проклятие Мекаре - этой женщины. Каждый из
присутствующих понимал, о чем идет речь. Оно имело отношение к тому странному,
необъяснимому сну.
- О нет, дети мои! - неожиданно вскричала Акаша. - Все еще впереди!
Я чувствовал, как она накапливает силы, видел, как напряглось ее тело, как выгнулась
грудь, как рефлекторно поднялись вверх руки с искривленными пальцами.
От невидимого удара женщина пошатнулась, но устояла. Она тут же выпрямилась,
широко раскрыв глаза, и, вытянув руки к Акаше, кинулась вперед - так быстро, что я не
успел ничего заметить.
Ее покрытые грязью пальцы метнулись к Акаше. Я увидел лицо Акаши в тот момент,
когда женщина схватила ее за волосы. Она закричала. Потом я увидел ее профиль - и ее
голова ударилась о западное окно, на пол посыпались осколки.
Я содрогнулся всем телом. Я не мог ни дышать, ни двигаться. Я падал на пол. Я не
чувствовал ни рук ни ног. По треснувшей стене сползало обезглавленное тело Акаши, вокруг
него падали осколки. А женщина держала голову Акаши за волосы!
Черные глаза царицы заморгали и расширились. Она открыла рот, словно хотела еще
раз закричать.
А потом вокруг меня все померкло, как будто погасили огонь, хотя он горел
по-прежнему. Я катался по ковру, плакал, невольно цеплялся руками за пол и сквозь
темно-розовый туман увидел далекое пламя.
Я пытался подняться, но не мог. Я слышал, что меня зовет Мариус, что он мысленно
повторяет мое имя.
Я чуть-чуть приподнялся, опираясь на ноющие руки.
Глаза Акаши устремились на меня. Ее голова была так близко, что я почти мог до нее
дотянуться, а тело лежало на спине, из разорванной шеи хлестала кровь. Внезапно правая
рука дрогнула, поднялась, но тут же упала обратно на пол. И снова приподнялась. Ладонь
шевелилась - она искала голову!
Я мог ей помочь! Я мог воспользоваться дарованной мне силой, чтобы сдвинуть ее с
места, помочь ей добраться до головы. Пока я пытался хоть что-то рассмотреть, тело
накренилось, содрогнулось и опять рухнуло на пол, уже ближе к голове.
Но близнецы! Они оказались рядом с головой и телом. Мекаре уставилась на голову
тусклым взглядом пустых покрасневших глаз. А Маарет, словно испуская последний вздох,
упала на колени рядом с сестрой, склонившись над телом Матери, в комнате стало темно и
холодно, а лицо Акаши начало бледнеть и приобретать загробно-белый оттенок, словно
внутри его погас свет.
Я должен бы был испугаться, ужаснуться, по телу поползли мурашки, я слышал свои
собственные сдавленные всхлипывания. Но меня охватило странное ликование, я внезапно
осознал то, что открылось моим глазам.
- Это же сон! - сказал я, и мой голос донесся до меня откуда-то издалека. - Близнецы и
тело Матери, смотрите! Картина из сна!
Ковер пропитался кровью, льющейся из головы Акаши, Маарет осела, распластав руки,
Мекаре тоже ослабела и склонилась над телом, но картина оставалась прежней, и я теперь я
понял, к чему она являлась мне, я понял, что она означала!
- Погребальное пиршество! - закричал Мариус. - Сердце и мозг, одна из вас - примите
их в себя. Это единственный шанс.
Да, именно так. Они сами это знали. Им не нужно было ничего объяснять. Они знали.
Вот в чем был смысл сна! И все они это понимали! И хотя глаза мои закрывались, меня
охватило глубокое, приятное чувство цельности, завершенности. Я узнал, чем все кончилось!
Потом я плыл, плыл в ледяной темноте, как будто снова оказался в объятиях Акаши, и
мы поднимались к звездам.
Меня пробудил резкий треск.
"Еще не умер, но умираю. А где те, кого я люблю?"
Все еще цепляясь за жизнь, я пытался открыть глаза, но это представлялось мне
невозможным. Но я все-таки рассмотрел их в сгущающемся мраке - две фигуры, в их рыжих
волосах отражается туманный отблеск огня, одна из них держит в покрытых грязью пальцах
окровавленный мозг, вторая - трепещущее сердце. Они казались совсем мертвыми, глаза
остекленели, руки двигались словно в воде. Акаша все еще смотрела перед собой, ее рот был
открыт, из расколотого черепа хлестала кровь. Мекаре поднесла мозг ко рту, Маарет
вложила сердце в ее свободную руку, Мекаре проглотила и то и другое.
И снова мрак, не за что зацепиться, никаких ощущений, только боль, боль,
растекающаяся по всему моему существу, не имеющему ни рук, ни ног, ни глаз, ни рта...
Боль, пульсирующая, электрическая, - и нет никакой возможности смягчить ее, оттолкнуть,
восстать против нее или слиться с ней. Просто боль...
Но я все же не утратил способности двигаться. Я метался по полу. Сквозь боль я
внезапно нащупал ковер, я шаркал по нему ногой, как будто намеревался взобраться на
отвесную скалу. И потом я различил поблизости безошибочный звук огня, почувствовал, как
через разбитое окно врывается ветер, принесший с собой ласковые, сладкие запахи леса. Я
содрогнулся, как от жестокого толчка, - каждый мускул, каждая пора моего тела дрогнули,
воспламеняя руки и ноги. Потом - ничего...
Боль прошла.
Я лежал, хватая ртом воздух, глядел на блестящее отражение огня в стеклянном
потолке и чувствовал, как воздух наполняет легкие, я осознал, что опять плачу,
душераздирающе рыдаю, совсем как ребенок.
Близнецы стояли в объятиях друг друга на коленях, повернувшись к нам спиной,
головы их сблизились, волосы перепутались, и они гладили друг друга, нежно, ласково, как
будто разговаривали посредством прикосновений.
Я не мог заглушить всхлипы. Я перевернулся на живот и плакал, уткнувшись головой в
руки.
Рядом был Мариус. И Габриэль. Я хотел обнять ее. Сказать все то, что следовало - что
все кончено, мы это пережили, все кончено, - но не мог.
Я медленно повернул голову и еще раз всмотрелся в лицо Акаши: оно не изменилось,
хотя насыщенная сияющая белизна исчезла, и кожа стала бледной и прозрачной как стекло!
Даже ее глаза, прекрасные, чернильно-черные глаза теряли цвет, как будто в них никогда не
было пигмента, а была только кровь.
Щека покоилась на мягких шелковистых волосах, рубиново-алая засохшая кровь
блестела.
Я не мог остановить слезы. И не хотел. Я хотел было произнести ее имя, но оно
застряло у меня в горле. Наверное, этого делать не следовало. Ни сейчас, ни тогда. Не нужно
было подниматься по мраморным ступенькам храма и целовать ее.
Все возвращались к жизни. Арман поддерживал Дэниела и Луи, которые нетвердо
держались на ногах и еще не могли самостоятельно стоять, Хайман вышел вперед вместе с
Джесс, с остальными тоже все было в порядке. В отдалении застыла Пандора с искаженным
в плаче ртом, она дрожала, обхватив себя руками за плечи, как будто смертельно замерзла.
Близнецы повернулись к нам и встали, рука Маарет обнимала Мекаре за талию.
Лишенным выражения, непонимающим взглядом Мекаре смотрела прямо перед собой -
поистине живая статуя.
И в этот момент Маарет торжественно произнесла:
- Перед вами - Царица Проклятых.
ЧАСТЬ 5
ВО ВЕКИ ВЕКОВ, АМИНЬ
Есть вещи, разгоняющие мрак ночной,
но различать дано их лишь таким,
как Рембрандт; и при виде их
его печаль как будто отступает.
Но с большинством из нас
быстротекущее время играет шутку,
которую мы не в состоянии оценить.
Объятой пламенем бабочке
не до смеха. (Такова судьба.
И поэтому мифы мертвы.)
Стэн Райс, "Ночная бессонница: горечь"
Майами.
Город, созданный для вампира, - жаркий, кишащий людьми и пленительно красивый.
Плавильный сосуд, рынок, игровая площадка, где отчаявшиеся и алчные скованы
губительными узами торговли, где небо - собственность каждого, а пляж простирается до
горизонта, где огни горят ярче, чем солнце, а вода горяча, как кровь.
Майами. Веселые охотничьи угодья дьявола.
Вот почему мы и оказались здесь, на большой изысканной вилле Армана, на острове
Ночи, где в нашем распоряжении была любая мыслимая и немыслимая роскошь, а также
широко распахнутая южная ночь.
Там, за полоской воды, манит к себе Майами, ждут не дождутся жертвы - сутенеры,
воры, короли наркотиков и убийцы. Безымянное скопище людей, почти таких же
отвратительных, как я сам, но не совсем.
На закате Арман отправился туда с Мариусом, они уже вернулись, Арман в гостиной
играл с Сантино в шахматы, Мариус сидел в кожаном кресле у выходящего на пляж окна и
читал - он постоянно читает.
Габриэль сегодня еще не появлялась - с тех пор как ушла Джесс, она предпочитала
одиночество.
Внизу, в кабинете, Хайман разговаривал с Дэниелом - с Дэниелом, который любил
накапливать в себе голод, с Дэниелом, который хотел знать все о древнем Милета, об
Афинах и Трое. Да, особенно о Трое. Меня и самого смутно завораживала мысль о Трое.
Мне нравился Дэниел, и впоследствии он мог бы присоединиться ко мне, если я его
позову, если заставлю себя покинуть этот остров, что с момента моего появления здесь
случалось только однажды. Дэниел, который до сих пор радовался следу луны в воде,
теплым каплям на лице. Для Дэниела все - даже ее смерть - представляло собой
увлекательный спектакль. Но его нельзя в этом винить.
Пандора практически не отходила от телеэкрана. Мариус приносил ей шикарную
современную одежду, вроде той, что и сейчас была на ней - атласная рубашка, сапоги до
колен, узкая бархатная юбка. Он унизывал ее пальцы кольцами, надевал на руки браслеты и
каждый вечер расчесывал ее длинные коричневые волосы. Иногда он дарил ей маленькие
флаконы духов. Если он не открывал их сам, то они, незамеченные, оставались на столе. Она,
как Арман, до бесконечности смотрела видеофильмы, иногда прерываясь, чтобы подойти к
пианино в музыкальной комнате и тихо поиграть.
Мне нравилось, как она играет, ее бесконечные вариации доставляли истинное
удовольствие. Но она беспокоила меня в отличие от остальных. Остальные оправились от
того, что произошло, гораздо быстрее, чем могли вообразить. В ней же еще до этого
сломалось что-то жизненно важное.
Но ей здесь нравилось, я знал, что ей здесь нравится. Как ей могло не нравиться? Пусть
даже она не слушала ни слова из того, что говорил Мариус.
Нам всем здесь нравилось. Даже Габриэль.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:39 | Сообщение # 108 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Белые комнаты, устланные роскошными персидскими коврами и увешанные
ценнейшими картинами - Матисс, Моне, Пикассо, Джотто... Целый век можно провести в
созерцании этих картин. Арман постоянно менял их, перевешивал, доставал из подвала
новые сокровища, иногда лишь маленькие наброски.
Джесс здесь тоже нравилось, хотя теперь она уехала, чтобы присоединиться к Маарет в
Рангуне.
Она явилась ко мне в кабинет и изложила свою сторону истории, попросив изменить
имена и полностью выбросить Таламаску, чего я, разумеется, делать не буду. В процессе
рассказа я молча сидел и изучал ее мысли в поисках мелочей, которые она упустила. Потом я
выплеснул все это в компьютер, пока она размышляла про себя, рассматривая темно-серые
бархатные шторы, венецианские часы и холодные цвета висящей на стене картины Моранди.
Думаю, она знала, что я ее не послушаюсь. Она также знала, что это не имеет значения.
Люди поверят в Таламаску не больше, чем в нас, - конечно в том случае, если им не
позвонит Дэвид Тальбот или Эрон Лайтнер, как Эрон позвонил Джесс.
Что касается Великого Семейства - вряд ли кто-то из них подумает, что это больше чем
вымысел с двумя-тремя правдивыми штрихами, да и то если вообще кто-нибудь
когда-нибудь наткнется на эту книгу.
Именно так все думали об "Интервью с вампиром" и о моей автобиографии, то же
самое будет и с "Царицей Проклятых".
Так и должно быть. Теперь даже я с этим согласен. Маарет была права. Для нас нет
места, как нет места для Бога или Дьявола, сверхъестественное должно стать метафорой -
будь то месса в соборе святого Патрика, Фауст, продающий в опере душу, или рок-звезда,
притворяющаяся Вампиром Лестатом.
Никто не знал, куда Маарет забрала Мекаре. Может быть, этого не знал даже Эрик,
хотя он ушел вместе с ними, пообещав встретить Джесс в Рангуне.
Перед уходом из дома в Сономе Маарет изумила меня, тихо прошептав:
- Ничего не перепутай, когда будешь рассказывать "Легенду о близнецах".
Это было разрешение, не правда ли? Или космическое безразличие. Точно не знаю. Я
никому ничего не говорил о книге, я всего лишь мрачно обдумывал ее в те долгие
болезненные часы, когда мог мыслить только категориями глав, последовательности,
географической карты загадок, хроники соблазнов и мучений.
В тот последний вечер, когда Маарет нашла меня в лесу, она выглядела вполне обычно,
но вместе с тем таинственно - вся в черном и по-современному накрашена, как она называла
свой мастерски наложенный грим, превращавший ее в пленительную смертную женщину,
встречавшую на своем пути в реальном мире лишь восхищенные взгляды. Какая у нее узкая
талия, какие длинные пальцы, еще более грациозные благодаря облегающим черным
лайковым перчаткам. Она старалась не наступать на папоротник и нежные побеги, когда
могла столкнуть с дороги даже деревья.
Они с Джессикой и Габриэль побывали в Сан-Франциско, прошлись мимо весело
освещенных домов, по узким чистым тротуарам, там, где живут люди, сказала она. Как
свежо звучала ее речь, ей не приходилось делать усилия, чтобы говорить на современный
манер, - это была уже совсем не та принадлежащая вечности женщина, которую я впервые
увидел в комнате на вершине горы.
И почему я опять один, спросила она, почему сижу у ручья, текущего сквозь чащобу?
Почему бы мне не поговорить с остальными, хоть немного? Знаю ли я, как они осторожны,
как хотят меня защитить?
Они до сих пор задают мне эти вопросы.
Даже Габриэль, которая редко берет на себя труд задать вопрос и никогда не говорит
слишком много. Они хотят знать, когда я приду в себя, когда я поговорю о том, что
произошло, когда я перестану писать ночи напролет.
Маарет сказала, что мы в ближайшее время увидимся. Может быть, весной нам стоит
приехать к ней в Бирму. Или же она как-нибудь вечером нанесет нам нежданный визит. Но
суть в том, что нам больше нельзя уединяться, у нас есть способы связаться друг с другом,
куда бы мы ни забрели.
Да, хотя бы в этом жизненно важном вопросе разногласий не возникло. Не спорила
даже Габриэль, одиночка и скиталица.
Никто больше не хотел затеряться во времени.
А Мекаре? Увидим ли мы ее снова? Сядет ли она с нами за стол? Заговорит ли на языке
жестов и знаков?
С той ужасной ночи я видел ее всего лишь раз. Это вышло совершенно неожиданно - в
мягком фиолетовом предрассветном свете я выходил из леса, возвращаясь в дом.
По земле полз туман, рассеиваясь у папоротников и разбросанных то здесь, то там
зимних диких цветов и бледным свечением поднимаясь по гигантским деревьям.
Из тумана показались близнецы, они спускались к устью ручья, чтобы продолжить путь
по камням, они обнимали друг друга за талию, на Мекаре было длинное красивое шерстяное
платье, такое же, как у сестры, ее сверкающие расчесанные волосы свободно падали на
плечи и на грудь.
Кажется, Маарет что-то тихо говорила Мекаре на ухо. Именно Мекаре остановилась,
чтобы бросить на меня взгляд огромных зеленых глаз, неподвижность ее лица на секунду
приобрела устрашающий оттенок - и, словно палящий ветер, по сердцу пронеслась скорбь.
Я смотрел на нее, как в трансе, боль душила меня, иссушая легкие.
Не знаю, о чем я думал, знаю только, что боль казалась невыносимой. И что Маарет
сделала легкий ласковый приветственный жест, означавший, что я должен следовать своей
дорогой. Приближалось утро. Вокруг пробуждался лес. Ускользали драгоценные секунды.
Моя боль ослабла, вырвалась на свободу, как стон, я отпустил ее и отвернулся.
Я бросил последний взгляд на две фигуры, направляющиеся на восток по серебряному
устью журчащего ручья, окунувшиеся в ревущую музыку воды, неустанно катящейся по
россыпи камней.
Старое видение из сна немного потускнело. И вспоминая о них сейчас, я вижу не
погребальные пиршества, а ту сцену, двух сильфид в лесу. Через несколько ночей Маарет
покинула владения Сономы и забрала Мекаре с собой.
Я был рад, что они ушли, потому что это означало, что мы тоже уедем. Мне было
наплевать, что я, может быть, навсегда расстаюсь с домом в Сономе. Мое пребывание там
превратилось в агонию, хотя хуже всего были первые ночи после катастрофы.
Насколько быстро вызванное потрясением молчание остальных сменилось
бесконечным анализом, попытками интерпретировать то, что они увидели и почувствовали.
Как именно совершилась передача этой силы? Может быть, она при распаде ткани покинула
мозг и попала в поток крови Мекаре, донесший ее до сходного органа? А сердце, имело ли
оно значение?
Молекулы, ядра, растворы, протоплазма, блистательные современные слова! Да хватит
вам, мы же вампиры! Мы живем на крови всего живого, мы убиваем, и нам это нравится. Вне
зависимости от того, необходимо нам это или нет.
Я не мог их слушать, не мог выносить их молчаливого, но упорного и явного
любопытства: "Что у вас с ней было? Чем вы занимались в течение тех нескольких ночей?"
УЙТИ от них я тоже не мог, у меня определенно не хватило бы силы воли окончательно
оставить их, я содрогался, находясь с ними рядом, содрогался, когда их рядом не было.
Леса мне было мало, я совершал многомильные прогулки среди огромных секвой,
дубов и широких полей, а потом снова углублялся во влажные непроходимые леса, Но от их
голосов никуда не деться. Луи признается, как в те жуткие минуты он потерял сознание.
Дэниел говорит, что слышал наши голоса, но ничего не видел. Джесс, которую поддерживал
Хайман, видела все.
Сколько раз они размышляли над иронией судьбы - ведь Мекаре сразила врага
человеческим жестом, не подозревая о невидимых силах, она нанесла удар как человек, но с
нечеловеческой скоростью и силой.
Сохранилась ли в Мекаре хоть какая-то ее частица? Вот какой вопрос меня волновал.
Забудь о "научной лирике", как выразилась Маарет. Вот что мне хотелось знать. Или же ее
душа наконец обрела свободу, когда у нее вырвали мозг?
Иногда в темноте, в подвале с обитыми жестью стенами и бесчисленными безликими
отсеками, похожими на пчелиные соты, я просыпался в уверенности, что она совсем рядом, в
каком-нибудь дюйме от моего лица, я чувствовал прикосновение ее волос, ее руки, я видел
черный отблеск ее глаз. Я шарил в темноте... ничего - только сырые кирпичные стены.
Потом я лежал и думал о бедной маленькой Беби Дженкс, о той Беби Дженкс, которую
она мне показала, - устремившейся вверх; я видел, как Беби Дженкс взглянула в последний
раз на землю, и ее обволокли разноцветные огни. Как могла Беби Дженкс, бедная
девочка-байкер, выдумать такое видение? Быть может, в конце концов все мы возвращаемся
домой.
Откуда нам знать?
Вот мы и остались бессмертными, напуганными, привязанными к тому, чем можем
управлять. Все началось заново, колесо совершило полный круг, мы - настоящие вампиры,
потому что других вампиров нет; образована новая община.
Как цыганский караван, покидали мы Соному - вереница сверкающих черных машин,
на летальной скорости рассекающих американскую ночь по безупречно ровным дорогам. Во
время этого долгого переезда они все мне и рассказали - спонтанно, подчас невольно,
беседуя друг с другом. Все, что произошло за это время, сложилось в единую картину, как
фрагменты мозаики... Даже задремав на синей бархатной обивке, я слышал их, видел то, что
видели они.
В болотистые земли Флориды, к Майами, великому городу декадентов - пародии
одновременно на ад и на рай.
Я сразу заперся в небольшом номере, состоящем из нескольких со вкусом
оборудованных комнат: диваны, ковер, бледные пастельные полотна Пьеро делла
Франчески, компьютер на столе, льющаяся из крошечных, спрятанных в стене колонок
музыка Вивальди. Личная лестница в подвал, где в отделанном сталью склепе уже
поджидает гроб: черный лак, латунные ручки, спички и огарок свечи, обивка, расшитая
белым кружевом.
Жажда крови, как она мучит меня! Но кровь мне не нужна, однако я не в силах
сопротивляться, и так будет всегда, от нее никогда не избавиться, я хочу ее еще сильнее, чем
раньше.
Когда я не писал, то лежал на сером парчовом диване, смотрел, как бриз развевает
пальмовые листья, и слушал их голоса.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:39 | Сообщение # 109 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Луи вежливо умоляет Джесс еще раз рассказать ему о видении Клодии. И до меня
доносится голос Джесс, просительный, доверительный:
- Луи, она была ненастоящая.
Теперь, когда Джесс ушла, Габриэль скучала по ней, раньше Джесс и Габриэль часами
гуляли по пляжу. Казалось, они не обменялись ни словом. Но откуда мне знать?
Габриэль делала все, чтобы порадовать меня даже в мелочах: не заплетала волосы, так
как знала, что мне нравится, когда они свободно лежат на ее плечах, поднималась ко мне в
комнату, перед тем как исчезнуть на рассвете. То и дело она поглядывала на меня
испытующими, обеспокоенными глазами.
- Ты хочешь уехать отсюда, да? - иногда спрашивал я со страхом.
- Нет, - отвечала она - Мне здесь нравится. Меня это устраивает. - Когда ее
охватывала мизантропия, она отправлялась на острова, расположенные неподалеку. Ей, в
общем-то, нравились эти острова. Но не о том она хотела поговорить. У нее на уме
постоянно вертелись другие мысли. Однажды она чуть было не выразила их вслух: - Но
скажи мне... - И замолчала,
- Любил ли я ее? - спросил я. - Ты это хотела знать? Да, любил.
И все равно я не мог назвать ее имя.
Миль то приходил, то уходил.
Исчезал на неделю, и снова он здесь - внизу, пытается вовлечь Хаймана в разговор,
Хаймана, который завораживал каждого из нас. Первое Поколение. Какая сила! И подумать
только, он ходил по улицам Трои.
Его вид постоянно поражал нас, если эти слова не противоречат друг другу.
В своем стремлении походить на человека он заходил весьма далеко. В таком жарком
месте, где обилие одежды вызывает подозрения, это непросто. Иногда он покрывал тело
темной краской - жженой охрой, смешанной с ароматизированным маслом. Казалось
преступлением пачкать такую красоту, но как иначе ему врезаться в людскую толпу, словно
скользкий нож?
То и дело он стучался в мою дверь.
- Ты когда-нибудь выходишь? - спрашивал он. Он смотрел на пачку бумаги рядом с
компьютером, на черные буквы: "Царица Проклятых". Он позволял мне проникать в его
мысли в поисках мелких фрагментов, полузабытых подробностей - ему было все равно.
Казалось, он находит меня забавным, но почему - я не мог себе представить. Что ему от меня
нужно? И тут он улыбался своей шокирующей улыбкой святого.
Иногда он вытаскивал яхту - черную гоночную яхту Армана, выпускал ее в залив и
дрейфовал, лежа под звездным небом. Однажды к нему присоединилась Габриэль, и я
почувствовал искушение послушать их на расстоянии - они беседовали очень интимно. Но я
этого не сделал. Это было нечестно.
Иногда он говорил, что боится потерять память, что это наступит внезапно, и он не
сможет найти дорогу домой, к нам. Но ведь в прошлом это случалось из-за страданий, а
теперь он был счастлив. Он хотел, чтобы мы это знали: он был счастлив оттого, что
находился рядом с нами.
Кажется, они там, внизу, достигли какого-то соглашения - куда бы они ни шли, они
обязательно вернутся. Это будет дом нашей общины, святилище, и так, как было раньше,
больше не будет никогда.
Им многое пришлось обговорить. Никто не должен плодить новых вампиров, никто не
должен писать новые книги, хотя они, естественно, знали, что именно этим я и занимаюсь,
молча выуживая из них всю информацию по кусочкам, и что я, как всегда, не стану
подчиняться навязанным мне кем-то правилам.
Они испытывали облегчение оттого, что Вампир Лестат погиб на страницах газет, что
паника после концерта была позабыта. Никаких доказательств смертей, никаких настоящих
телесных повреждений, каждому уплачена кругленькая сумма, группа, получившая мою
долю, снова гастролирует под старым именем.
А беспорядки - краткая эра чудес - тоже были забыты, хотя удовлетворительного
объяснения им так и не нашли.
Нет, хватит откровений, разрушений, вмешательств, это всеобщая клятва, и
пожалуйста, прикрывайте убийства.
Это они пытались вбить в голову исступленному Дэниелу - ведь даже в огромных
гноящихся городских джунглях вроде Майами необходимо принимать все меры
предосторожности в том, что касается останков наших жертв.
Ах, Майами. Я снова слышал негромкий рокот множества отчаявшихся смертных, шум
больших и маленьких машин. До этого я лежал на диване, как камень, и погружался в
городские голоса. Я имел возможность управлять этой способностью, просеивать их,
выбирать, усиливать хор различных звуков. Но я уклонился, так как не мог пользоваться ею
с уверенностью, равно как не мог применять свою новую силу.
Да, но мне было хорошо рядом с этим городом. Мне нравились его непрочность и
блеск, старые отели, похожие на лачуги, и сверкающие высотные здания, его знойный ветер,
его вопиющий упадок. Я слушал непрекращающуюся городскую музыку, тихий
пульсирующий напев. - Что же ты туда не съездишь?
Мариус.
Я поднял глаза от компьютера. Медленно, чтобы поизводить его, хотя среди
бессмертных человека терпеливее не найти.
Он прислонился к косяку выходящей на террасу двери, скрестив руки на груди. За ним
сияла панорама огней. Было ли что-нибудь подобное в древнем мире? Вид
электрифицированного города, набитого башнями, раскаленными, как решетка старого
газового камина?
Он коротко подстриг волосы и надел простой, но элегантный костюм двадцатого века:
серый шелковый блейзер и брюки, а красным элементом - без него он не мог обойтись - на
сей раз была водолазка.
- Я хочу, чтобы ты отложил книгу и спустился к нам, - сказал он. - Ты сидишь
взаперти больше месяца.
- Я иногда выхожу, - ответил я. Мне нравилось смотреть на него, на его
неоново-голубые глаза.
- Эта книга, - сказал он. - Зачем она? Хоть это ты мне скажешь?
Я не ответил. Он сделал более настойчивую попытку, хотя и тактично:
- Разве песен и автобиографии недостаточно?
Я пытался решить, почему у него такой дружелюбный вид. Может быть, причиной
тому крошечные линии, которые все еще иногда возникали вокруг глаз, небольшие складки
кожи, появлявшиеся, когда он начинал говорить?
Большие, широко раскрытые глаза, как у Хаймана, производили удивительное
впечатление.
Я опустил глаза к экрану компьютера. Электронное отображение языка. Почти
закончил. Все они знали об этом, все время знали. Поэтому они добровольно предоставили
мне столько информации: стучались, входили, рассказывали, уходили.
- Так зачем об этом говорить? - спросил я. - Я хочу записать все, что случилось. Ты
знал об этом, когда рассказывал о тех событиях, которые были известны тебе.
- Да, но для кого ты это записываешь?
Я снова вспомнил фанатов в зрительном зале, известность, и те отвратительные
моменты в деревнях, когда я, безымянный бог, стоял рядом с ней. Несмотря на ласкающее
тепло и на бриз, дувший с воды, мне вдруг стало холодно. Неужели она была права, считая
нас алчными эгоистами? Когда она называла эгоистичным наше желание оставить мир
таким, как есть?
- Ты знаешь ответ на этот вопрос, - сказал он. Подошел ближе и положил руку на
спинку моего кресла.
- Это была глупейшая мечта, правда? - спросил я. Мне было больно говорить об
этом. - Ее нельзя было бы воплотить в жизнь, даже если бы мы объявили ее богиней и
подчинялись бы любому приказу.
- Это было безумие, - ответил он. - Ее бы остановили и уничтожили быстрее, чем она
воображала.
Молчание.
- Миру она была не нужна, - добавил он. - Вот чего она никогда не поняла бы.
- Я думаю, что в конечном счете она это знала, ей не было места, не было возможности
приносить пользу, оставаясь самой собой. Она поняла это, заглянув в наши глаза и увидев
стену, которую ни за что не смогла бы пробить. Она так тщательно планировала свои
явления, выбирала столь же примитивные и не подвергшиеся изменениям места, как и она
сама.
Он кивнул.
- Я же говорил, что ты знаешь ответы на свои вопросы. Так почему бы тебе не
перестать задаваться ими? Почему запираешься от нас и сидишь наедине со своим горем?
Я не отвечал. Я увидел ее глаза. "Ну почему ты не можешь в меня поверить?"
- Ты простил меня за это? - внезапно спросил я.
- Ты здесь ни при чем, - ответил он. - Она ждала, прислушивалась. Рано или поздно
что-то затронуло бы в ней волю к жизни. Она всегда была опасна. То, что она проснулась
именно в этот момент, - такая же случайность, как и наше начало. - Он вздохнул. В его тоне
появились горькие нотки, как в первые ночи, когда он тоже оплакивал ее. - Я всегда знал об
этой опасности, - пробормотал он. - Может быть, мне хотелось верить в то, что она -
богиня, пока она не пробудилась. Пока не заговорила со мной. Пока не улыбнулась.
Он снова отключился, вспоминая тот момент, когда начал падать лед, надолго
захвативший его в холодный плен.
Он медленно, нерешительно вышел на террасу и посмотрел на пляж. Как раскованно он
двигается. Интересно, в древности люди так же опирались локтями о каменные перила?
Я поднялся и пошел за ним. Я посмотрел на широкую водную границу. На мерцающее
отражение горизонта. На него.
- Ты знаешь, что значит - не нести больше эту ношу? - прошептал он. - Знать, что я
впервые свободен?
Я молчал. Но определенно понимал его чувства. И я испугался за него - возможно, это
был тот же самый якорь, что и Великое Семейство для Маарет.
- Нет, - поспешно ответил он и покачал головой. - С меня словно сняли проклятие. Я
просыпаюсь, думаю, что нужно спуститься в храм, нужно жечь ладан, принести цветы,
встать перед ними, разговаривать, попытаться утешить их, если их души страдают. И тут я
осознаю, что их нет. Все позади, все кончено. Я волен идти куда хочу, делать все, что хочу. -
Он помолчал, глядя на огни. Потом спросил: - А как же ты? Почему ты не освободился?
Жаль, что я тебя не понимаю.
- Понимаешь. Всегда понимал, - возразил я, пожимая плечами.
- Ты сгораешь от неудовлетворенности. А мы не можем принести тебе утешение, да?
Тебе нужна их любовь. - Он указал на город.
- Можете, - ответил я. - Каждый из вас. Я и помыслить не могу, чтобы от вас уехать,
во всяком случае, надолго. Но, понимаешь, когда я был на сцене в Сан-Франциско... - Я не
закончил фразу. Что толку говорить, если он не понимает. Все шло так, как я мечтал, пока на
землю не спустился ураган, который унес меня с собой.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:39 | Сообщение # 110 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | - Несмотря на то, что тебе так и не поверили? - спросил он. - Несмотря на то, что тебя
считали просто ловким артистом? Как говорится, автором с изюминкой?
- Они знали мое имя! - возразил я. - Они слышали мой голос. Там, над сценическими
огнями, они видели меня!
Он кивнул.
- Так, значит, книга? "Царица Проклятых".
Ответа от меня не последовало.
- Спустись к нам. Разреши нам составить тебе компанию. Поговори с нами о том, что
произошло.
- Вы видели, что произошло.
Вдруг я почувствовал его смущение - он испытывал любопытство, но не хотел его
показать. Он смотрел на меня.
Я вспомнил, как Габриэль начинала задавать вопросы и замолкала. И до меня дошло.
Надо же, как я был глуп, что раньше не догадался. Они хотели знать, какими способностями
она меня наделила, насколько меня изменила ее кровь, а я все это время держал эти тайны в
себе. Я и сейчас не давал им воли. Они находились рядом с воспоминанием о трупах,
разбросанных по храму Азима, об экстазе, в котором я убивал каждого мужчину на горной
тропе. И с еще одним жутким, незабываемым моментом: ее смертью, когда мне не удалось
использовать ее дары, чтобы помочь ей!
И теперь все началось сначала. Одержимость концом. Видела ли она, что я лежу совсем
близко? Знала ли она, что я отказался ей помочь? Или же ее душа отлетела после первого же
удара?
Мариус наблюдал за крохотными яхтами, спешащими на юг, в гавань. Он думал о том,
сколько веков потребовалось ему, чтобы приобрести свои способности. Простых вливаний ее
крови было мало. Лишь тысячу лет спустя смог он подниматься к облакам, словно и сам
становился облаком, лишенный оков и страха. Он думал, что у всех бессмертных это
происходит по-разному, что никто не знает, какая сила заключена в другом бессмертном,
никто не знает, какая сила заключена в нем самом.
Все очень спокойно. Но пока что я не мог довериться ни ему, ни кому-то еще.
- Послушай, - сказал я. - Дай мне еще немного побыть наедине со скорбью. Дай мне
творить свои темные картины и делать записи для друзей. Попозже я приду к тебе,
присоединюсь к вам. Может быть, я буду следовать правилам. Не всем, но хотя бы
некоторым - кто знает? Кстати, что ты сделаешь, если я не буду им следовать? Да разве я
уже не задавал тебе этот вопрос?
Он был откровенно потрясен.
- Ты распроклятое создание! - прошептал он. - Мне приходит на память история
Александра Великого. Он плакал, когда не осталось миров, какие он мог бы завоевать. Ты
тоже будешь плакать, когда не останется правил, какие ты мог бы нарушать?
- О, правила будут всегда.
Он тихо засмеялся.
- Сожги книгу.
- Нет.
Мы посмотрели друг на друга, потом я обнял его, тепло и крепко, и улыбнулся. Я даже
не знал, зачем я это сделал, но он был так терпелив и серьезен, в нем, как и во всех
остальных, произошла некая глубинная перемена, но для него, как и для меня, она была
мрачной и болезненной.
Она имела отношение к борьбе добра и зла, которую он понимал совершенно так же,
как я, потому что именно он много лет назад научил меня понимать ее. Именно он сказал,
что мы всегда должны бороться с этими вопросами, что простое решение нам не нужно, но
что мы всегда должны испытывать страх.
Я обнял его и потому, что любил его и хотел быть к нему поближе, и при этом не хотел,
чтобы он оставил меня прямо сейчас, сердитый и разочарованный.
- Ты будешь соблюдать наши законы, не так ли? - неожиданно спросил он со смесью
угрозы и сарказма - и, возможно, какой-то толики любви.
- Естественно! - Я снова пожал плечами. - Кстати, что там за новые правила? Я забыл.
Ах да, не делать новых вампиров, не исчезать без следа, скрывать следы убийства.
- Ты чертенок, Лестат, ты это знаешь? Сущий дьявол.
- Позволь задать тебе один вопрос, - сказал я. Я сжал руку в кулак и легко дотронулся
до его локтя. - Эта твоя картина, "Искушение Амадео", та, что находится в подземельях
Таламаски...
- Да?
- Ты не хотел бы получить ее обратно?
- О боги, нет. Это жуткая вещь. Можно сказать, мой черный период. Но я бы очень
хотел, чтобы они вытащили ее из своего проклятого подвала. К примеру, повесили ее в
парадном зале. В каком-нибудь приличном месте.
Я засмеялся.
Внезапно он посерьезнел. У него зародились подозрения.
- Лестат! - резко сказал он.
- Да, Мариус?
- Оставь Таламаску в покое.
- Ну конечно! - Я еще раз пожал плечами и еще раз улыбнулся. Почему бы и нет?
- Я не шучу, Лестат. Я говорю серьезно. Не связывайся с Таламаской. Мы понимаем
друг друга, не так ли?
- Мариус, тебя на удивление легко понять. Слышишь? Часы бьют полночь. В это время
я всегда совершаю обход острова Ночи. Пойдем?
Я не ждал его ответа. Выходя из двери, я услышал его милый снисходительный вздох.
Полночь. Песнь острова Ночи. Я прошелся по переполненным людьми галереям.
Хлопчатобумажная куртка, белая футболка, лицо наполовину скрыто гигантскими темными
очками, руки засунуты в карманы джинсов. Я наблюдал за тем, как голодные покупатели
ныряют в открытые двери, глазеют на горы сияющих товаров, на шелковые рубашки в
пластиковой упаковке, на лоснящийся черный манекен, закутанный в норку.
За сверкающим фонтаном с танцующими перьями, состоящими из мириадов капель, на
скамейке устроилась старушка, держащая в трясущейся руке бумажный стаканчик с кофе. Ей
было сложно поднести его к губам. Проходя мимо, я улыбнулся и она дрожащим голосом
сказала:
- Старикам сон не нужен.
Из коктейль-бара лилась тихая музыка. По отделу видеокассет прохаживались молодые
головорезы... О, эта жажда крови! Я повернул голову, и хриплый треск и вспышки остались
позади. Сквозь дверь французского ресторана я заметил быстрое движение женщины,
поднимающей бокал с шампанским, услышал приглушенный смех. Театр полон черно-белых
гигантов, болтающих по-французски.
Мимо прошла молодая женщина - темная кожа, соблазнительные бедра, пухлый рот.
Жажда крови достигла пика. Я шел вперед, загоняя ее в клетку. Кровь не нужна. Теперь ты
силен, как старейшие. Но я чувствовал ее вкус, я оглянулся и увидел, что она сидит на
каменной скамье, из-под узкой короткой юбки выглядывают голые колени, и она не сводит с
меня глаз.
О, Мариус был прав, прав во всем. Я сгорал от неудовлетворенности, сгорал от
одиночества. Я хотел стащить ее с этой скамьи: "Ты знаешь, кто я такой?"
"Нет, остановись, не выманивай ее отсюда, не нужно, не уводи ее на белый песок,
подальше от огней галереи, где камни опасны, а волны яростно бьются о берега бухты".
Я подумал о том, что она говорила нам об эгоизме и алчности. Вкус крови на языке...
Если я немедленно не уйду отсюда, кто-нибудь умрет...
Конец коридора. Я вложил ключ в скважину стальной двери между лавкой,
торговавшей китайскими ковриками, сделанными маленькими девочками, и табачным
магазином, владелец которого, прикрыв лицо журналом, уснул среди голландских трубок.
Безмолвный проход, ведущий в недра виллы.
Кто-то из них играл на пианино. Я прислушался. Пандора, и музыка, как всегда,
проникнута восхитительным мраком, но она больше, чем прежде, напоминает бесконечное
начало - тема, постоянно ведущая к кульминации, которая никогда не наступит.
Я поднялся по лестнице и вошел в гостиную. О, сразу можно определить, что это - дом
вампира: кто еще сможет жить при свете звезд и нескольких беспорядочно расставленных
свечей? Блеск мрамора и бархата. А там - Майами, где никогда не гаснут огни.
Арман все еще играл с Хайманом в шахматы и проигрывал. Дэниел лежал в наушниках
и слушал Баха, то и дело поглядывая на черно-белую доску, чтобы проверить, сдвинулись ли
с места фигуры.
На террасе, лицом в воде, зацепившись большими пальцами за задние карманы, стояла
Габриэль. Одна. Я подошел к ней, поцеловал ее в щеку и заглянул ей в глаза; получив
наконец скупую улыбку, которой жаждал, я повернулся и побрел назад, в дом.
В черном кожаном кресле сидел Мариус и читал газету, сложив ее, словно джентльмен
в частном клубе.
- Луи уехал, - сообщил он, не отрываясь от чтения.
- Что значит - уехал?
- В Новый Орлеан, - сказал Арман, не отводя взгляда от шахматной доски. В вашу
квартиру. Туда, где Джесс видела Клодию.
- Самолет ждет, - добавил Мариус, читая газету.
- Мой человек может отвезти тебя на взлетную полосу, - сказал Арман, продолжая
партию.
- В чем дело? Что это вы такие заботливые? С чего мне ехать за Луи?
- Думаю, тебе стоит привезти его обратно, - сказал Мариус. - Не нужно ему оставаться
в той старой квартире в Новом Орлеане.
- Думаю, тебе стоит выбраться отсюда и что-то предпринять, - сказал Арман. - Ты
слишком долго просидел в своей норе.
- А, вижу, что у нас будет за община; советы со всех сторон, все краем глаза следят
друг за другом. Почему вы вообще отпустили Луи в Новый Орлеан? Что, нельзя было его
остановить?
Я приземлился в Новом Орлеане в два часа ночи. Оставил лимузин на Джексон-сквер.
Как все чисто, новые плиты на тротуаре, цепи на воротах, чтобы бродяги не спали на
траве вопреки двухсотлетнему обычаю. Кафе и бары заполнены туристами, а раньше здесь
были прибрежные таверны, очаровательные гнусные местечки, где охота становилась
неотразимой, а женщины были такими же бандитками, как и мужчины.
Но я любил это место, и всегда буду любить. Краски остались прежними. И даже на
холодном, порывистом январском ветру в городе царила тропическая атмосфера, на нее
влияли ровные мостовые, низкие здания, вечно движущееся небо, косые крыши, на которых
поблескивают ледяные капли дождя.
Я медленно направился прочь от реки, впитывая исходящие от тротуаров
воспоминания, слушая жесткую духовую музыку Рю-Бурбон, а затем свернул в тихую
влажную темноту Рю-Рояль.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:40 | Сообщение # 111 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Сколько раз проходил я этим маршрутом в старые времена, выбравшись с набережной
или из оперного театра, сколько раз останавливался я на этом самом месте, чтобы вложить
ключ в скважину замка на воротах?
О дом, где я прожил отрезок человеческой жизни и где дважды чуть не погиб.
В старой квартире кто-то был. Кто-то, кто двигается тихо, но под чьими ногами
скрипит паркет.
На первом этаже за зарешеченными окнами - аккуратный затемненный магазинчик:
фарфоровые безделушки, куклы, кружевные веера. Я поднял глаза к балкону с коваными
железными перилами, я вообразил, что там на цыпочках стоит Клодия и смотрит на меня,
сжимая пальчиками перила. По плечам струятся золотые волосы, в них - длинная полоска
фиолетовой ленты. Моя маленькая бессмертная шестилетняя красавица: "Лестат, где ты
был?"
Вот чем он занимается, не так ли? Представляет себе подобные вещи.
Стояла мертвая тишина, то есть если не обращать внимания на трескотню телевизоров
за зелеными ставнями и старыми, увитыми плющом стенами, на хриплый шум Бурбон-стрит,
на мужчину и женщину, завязавших крупную ссору в доме на той стороне улицы.
Но рядом - никого, только сверкающие мостовые и закрытые магазины, да большие
неуклюжие машины, припаркованные на тротуаре - на их горбатые крыши беззвучно падает
дождь.
Некому было заметить, как я отошел, развернулся и, как встарь, быстро подпрыгнул на
балкон, по-кошачьи тихо опустившись на пол. Через грязное стекло французских окон я
заглянул в комнату.
Пусто, поцарапанные стены, какими их оставила Джесс. Наверху прибита доска, как
будто кто-то однажды пытался проникнуть внутрь, но попался; столько лет - а пахнет
паленым и углем.
Я бесшумно снял доску, но оставался внутренний замок. Получится ли у меня
использовать новую силу? Смогу я заставить его открыться? Почему мне так больно думать
об этом - о ней, о том, что в тот последний трепетный момент я мог бы ей помочь, мог бы
свести вместе голову и тело, пусть даже она собиралась убить меня, пусть даже не
произнесла моего имени.
Я посмотрел на замок: "Повернись, откройся". И сквозь слезы я увидел, как дрогнула
щеколда, услышал, как скрипнул металл. Легкий спазм в мозгу, старая дверь выскочила из
покоробившейся рамы, петли застонали, как будто ее распахнул сквозняк.
Он стоял в холле и заглядывал в комнату Клодии.
Пиджак стал покороче и не такой широкий, как старинные сюртуки, но он был так
похож на себя из прежних времен, что боль стала невыносимой. Я не мог пошевелиться. Он
выглядел словно призрак, густые черные волосы растрепаны, как в былые дни, в зеленых
глазах - меланхоличное удивление, руки болтаются по бокам.
Естественно, он не стремился специально вписываться в старый контекст. Но
призраком в этой квартире, где Джесс так перепугалась, был он сам, здесь Джесс уловила
леденящие душу отголоски прежней атмосферы, которой мне никогда не забыть.
Шестьдесят лет провело здесь семейство нечестивцев. Шестьдесят лет - Луи, Клодия,
Лестат.
Смогу ли я услышать клавикорды, если постараюсь? Клодия, играющая своего Гайдна,
поющие птицы - их всегда будоражил этот звук, вся эта музыка, вибрирующая в
хрустальных украшениях, свисающих с расписных стеклянных абажуров масляных ламп, и в
трубах, даже в тех, что проходили рядом с задней дверью, перед изогнутой железной
лестницей.
Клодия. Лицо, созданное для медальона или для овальной миниатюры на фарфоре,
который нужно хранить в ящике вместе с локоном. Но как бы ей был ненавистен этот образ!
Клодия, вонзившая нож мне в сердце; она поворачивала его и смотрела, как по моей
рубашке льется кровь.
"Я положу тебя в гроб, отец. Но ты уже никогда не встанешь".
"Тебя я убью первым, мой принц".
Я увидел маленького смертного ребенка, лежащего среди грязных одеял, ощутил запах
болезни. Я увидел черноглазую царицу, застывшую на троне. Я поцеловал их обеих, Спящих
красавиц!
"Клодия, Клодия, очнись, Клодия... Вот так, дорогая, ты должна выпить это, чтобы
поправиться".
"Акаша!"
Кто-то тряс меня.
- Лестат!
Я смутился.
- А, Луи, прости меня. - Темный заброшенный холл. Я содрогнулся. - Я пришел,
потому что волновался... за тебя.
- Не стоит, - деликатно ответил он. - Мне просто было необходимо совершить это
небольшое паломничество.
Я дотронулся пальцами до его лица - теплое от крови жертвы.
- Ее здесь нет, Луи, - сказал я. - У Джесс просто разыгралось воображение.
- Да, видимо, так, - ответил он.
- Мы живем вечно, но они не возвращаются. Он долго вглядывался в меня, потом
кивнул.
- Пойдем отсюда.
Мы вместе вышли в длинный холл, нет, мне здесь не нравилось, мне не хотелось здесь
задерживаться. Здесь водились привидения, но настоящие привидения имеют весьма мало
общего с призраками, они имеют отношение к жестокой памяти - вот там была моя комната,
моя комната...
Он сражался с задней дверью, пытаясь заставить старую побитую ветрами дверную
раму вести себя прилично. Я жестом попросил его выйти на крыльцо и хорошенько стукнул
по ней. Крепко застряла.
Как грустно видеть заросший двор, фонтан в руинах, рассыпающуюся кирпичную
кухню...
- Если хочешь, я все починю, - сказал я. - Сделаю здесь все, как раньше.
- Теперь это не важно, - ответил он. - Пойдем со мной, погуляем немного?
Вместе мы спустились по крытой дорожке, в узкой канаве текла, вода. Я оглянулся
назад. Увидел ее в белом платье с голубым поясом. Но она на меня не смотрела. Я мертв,
думала она, завернут в простыню, и Луи закинул тюк в карету, она увозила мои останки
подальше, чтобы захоронить, и в то же время она стояла там... и наши глаза встретились.
Я почувствовал, что он тянет меня за собой.
- Не стоит здесь задерживаться, - сказал он.
Я смотрел, как он закрывает ворота, а потом медленно обводит взглядом балкон и
мансардные окна наверху. Он наконец-то прощался? Может быть, и нет.
Вместе мы дошли до Рю-Сент-Анн, в противоположном от реки направлении, не
говорили, просто гуляли, как столько раз гуляли прежде. Холод слегка обжигал его, обжигал
ему руки. Ему не нравилась современная мода засовывать руки в карманы. Он считал, что
это неизящно.
Дождь перестал и превратился в туман.
Наконец он сказал:
- Ты привел меня едва ли не в ужас: когда я увидел тебя в холле, то поначалу решил,
будто ты ненастоящий, а ты не ответил, когда я окликнул тебя по имени.
- А теперь куда мы идем? - спросил я, застегивая свою хлопчатобумажную куртку. Я
больше не страдал от холода, но приятно было находиться в тепле.
- Еще в одно последнее место, а потом - куда пожелаешь. Вероятно, назад, в дом
общины. У нас не так много времени. Или же оставь меня, я поброжу и вернусь через пару
дней.
- А мы не можем побродить вместе?
- Можем, - с энтузиазмом ответил он.
Что, во имя Бога, мне нужно? Мы проходили под старыми балконами, мимо старых
крепких зеленых ставен, мимо стен с облупившейся штукатуркой и обнаженными
кирпичами, слепящих огней Рю-Бурбон, и я увидел впереди кладбище Святого Людовика,
окруженное толстой беленой стеной.
Что мне нужно? Почему у меня до сих пор болит душа, в то время как все они обрели
какое-то равновесие? Даже Луи. И, как сказал Мариус, мы обрели друг друга.
Я был счастлив находиться рядом с ним, идти по этим старым улицам - но почему мне
этого мало?
Еще одни запертые ворота. Он сломал замок пальцами, и мы вошли в царство белых
могил с остроконечными крышами, урнами, мраморными дверями, и высокая трава хрустела
под нашими ногами. Благодаря дождю все как бы светилось, городские огни придавали
облакам, бесшумно плывущим над головой, жемчужный блеск.
Я старался отыскать звезды. Но не мог. Опустив глаза, я снова увидел Клодию,
почувствовал ее ручку в своей руке.
Я взглянул на Луи, заметил в его глазах отражение тусклого далекого света и моргнул.
Я еще раз дотронулся до его лица, до скул, до изгиба черных бровей. Что за изящное
создание!
- Благословенная тьма! - неожиданно произнес я. - Опять снизошла благословенная
тьма.
- Да, - печально ответил он, - и мы по-прежнему царим в ней.
Разве этого мало?
Он взял меня за руку - интересно, какая она теперь на ощупь? - и повел по узкому
проходу между самыми старыми, самыми древними могилами, между могилами,
восходящими к первым дням существования колонии, когда мы с ним вдвоем бродили по
болотам, грозившим поглотить все вокруг, а я питался кровью подсобных рабочих и воров,
готовых перерезать горло любому. Его могила. Я осознал, что вижу перед собой
выгравированное в мраморе его имя, написанное крупными старомодными буквами с
наклоном:
"ЛУИ ДЕ ПОН-ДЮ-ЛАК
1766-1794"
Он прислонился к расположенной поодаль могиле, к очередному храмику с крышей,
совсем как у него.
- Я только хотел увидеть ее еще раз, - сказал он. Он наклонился и коснулся пальцем
надписи.
Надпись на камне лишь немного поблекла. Благодаря пыли и въевшейся грязи каждая
буква и цифра потемнели и стали только ярче. Думал ли он о том, во что за все эти годы
превратился мир?
Я вспомнил ее мечты - о саде мира на земле, где из пропитавшейся кровью почвы
вырастают цветы.
- Теперь можно отправляться домой, - произнес он.
Домой. Я улыбнулся. Я протянул руку и потрогал могилы, окружившие меня с обеих
сторон, я взглянул на мягкое свечение городских огней на фоне ряби облаков.
- Ты ведь не собираешься от нас уйти, нет? - вдруг спросил он резким от беспокойства
голосом.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:40 | Сообщение # 112 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | - Нет, - ответил я. Хотел бы я рассказать ему все, что написал в книге. - Знаешь, мы с
ней были любовниками, совсем как смертные мужчина и женщина.
- Конечно знаю, - сказал он.
Я улыбнулся и внезапно поцеловал его, взволнованный его теплотой, его мягкой
податливой кожей. Господи, как я ненавидел белизну своих пальцев, которые теперь без
усилий могли его раздавить. Я не знал, догадывается ли он об этом.
Мне столько хотелось рассказать ему, о стольком спросить! Но я не мог найти слов, не
знал, с чего начать. У него всегда было столько вопросов, теперь он получил свои ответы,
возможно, больше ответов, чем ему требовалось, - и как это отразилось на его душе? Я
глупо уставился на него. Он ждал меня с таким терпением, с такой добротой, он казался мне
совершенством. И, как последний дурак, я выпалил:
- Теперь ты меня любишь?
Он улыбнулся. О, какая пытка - видеть, как его лицо одновременно прояснилось и
смягчилось.
- Да, - ответил он.
- Хочешь, устроим небольшую авантюру? - У меня забилось сердце. Было бы
великолепно, если... - Хочешь нарушить новые правила?
- Господи, о чем ты? - прошептал он.
Я засмеялся, тихо, лихорадочно, мне было так хорошо. Смеяться и следить за
неуловимыми изменениями его лица. Вот теперь он действительно заволновался. И, по
правде говоря, я не знал, что у меня получится. Без нее. Что, если я рухну вниз, как Икар...
- Да ладно тебе, Луи, - сказал я. - Совсем маленькая авантюрна. Обещаю на сей раз не
строить заговоров против западной цивилизации и даже не завоевывать внимание двух
миллионов фанатов рок-музыки. Я думал об одной мелочи, честно. Скажем, о небольшом
озорстве. Довольно элегантном. Послушай, последние два месяца я вел себя безупречно -
разве не так?
- Господи, о чем ты говоришь?
- Так ты со мной, или нет?
Он еще раз покачал головой. Но не в знак протеста. Он размышлял. Он провел
пальцами по волосам. Тонкие черные волосы. Первое, что я в нем отметил - ну, то есть после
зеленых глаз, - это черные волосы. Нет, это все неправда. Дело было в выражении лица:
страсть, невинность и чувствительная совесть. Как же мне это понравилось!
- И когда начнется небольшая авантюра?
- Сейчас, - ответил я. - У тебя четыре секунды, чтобы принять решение.
- Лестат, уже почти светает.
- Почти светает здесь, - ответил я.
- О чем ты?
- Луи, доверься мне. Слушай, если у меня не выйдет, то с тобой ничего не случится -
то есть ничего особенного. Сыграем? Я ухожу.
Он не отвечал. Он смотрел на меня, причем с такой преданностью, что я не мог это
выносить.
- Да или нет?
- Возможно, я пожалею об этом, но...
- Договорились.
Я протянул руки, плотно обхватил его за локти и оторвал высоко от земли. Он в
изумлении уставился на меня сверху вниз. Он словно ничего не весил. Я поставил его на
ноги.
- Mon Dieu, - прошептал он.
Ну, чего же я жду? Если не попробовать, то я никогда и не выясню. Темнота, тупая
боль, воспоминания о ней, о том, как мы вместе возносились в воздух. Я дал ему постепенно
ускользнуть.
Я обнял его за пояс. Наверх! Я поднял правую руку, но в этом не было необходимости.
Мы и так взлетали по ветру.
Внизу кружилось кладбище, крошечная игрушечная модель с белыми фрагментами,
рассеявшимися под темными деревьями.
Я услышал, как он потрясение шепнул мне на ухо:
- Лестат!
- Обними меня за шею, - сказал я. - Держись крепче. Мы, конечно же, направимся на
запад, а потом - на север, мы пролетим очень большое расстояние и, может быть, немного
подрейфуем. Там, куда мы направляемся, пока что не садится солнце.
Ледяной ветер. Нужно было подумать об этом, ведь он будет страдать от холода, но он
не подал и вида, когда мы пронзили снежный туман облаков, - он просто поднял глаза к
небу.
Увидев звезды, он напрягся всем телом, его лицо разгладилось, на нем появилось
выражение спокойствия, если он и плакал, то его слезы уносил ветер. Какой бы он ни
испытывал страх, теперь он полностью исчез; глядя вверх, он словно растворился, на нас
опускался купол небес, над сгущающейся внизу бесконечной белой равниной светила полная
луна.
Не было необходимости указывать ему, за чем наблюдать и что запомнить. Он всегда в
этом разбирался. Много лет назад, когда я совершил над ним Обряд Тьмы, мне не пришлось
ничего ему объяснять - он сам дошел до каждой мелочи. А позже он сказал, что я не сумел
стать ему наставником. Разве он не понимал, насколько это было излишне?
Но теперь я отдался на волю ветра, мысленно и физически, он прижимался ко мне,
уютный и невесомый, - просто присутствие Луи, Луи, принадлежащего мне, рядом со мной.
И никакого бремени.
Крошечной частицей мозга я продумывал маршрут, как она меня научила, мне
вспоминались самые разные вещи, например как я впервые увидел его в таверне Нового
Орлеана. Он был пьян, затеял ссору, и я последовал за ним в ночь. И в самый последний
момент, выскальзывая из моих рук, закрывая глаза, он проговорил:
"Но кто ты такой?"
Я знал, что вернусь за ним на закате, что найду его, даже если придется обыскать весь
город, пусть я и оставил его на булыжной мостовой, полумертвого. Я должен был получить
его, должен. Как всегда должен был получить все, что хотел, или должен был заниматься
именно тем, чем хотел.
Вот в чем была проблема, и все, что дала мне Акаша - страдания, силу или, в конце
концов, ужас, - не изменили ее ни на йоту.
До Лондона - четыре мили.
Час после наступления темноты. Мы вдвоем лежали в траве под дубом, в прохладном
мраке. В огромном старинном доме в середине парка горел свет, но не во всех окнах.
Маленькие глубокие окна, казалось, были созданы для того, чтобы наружу не вышло ничего
лишнего. Уютная, манящая атмосфера, стены, заставленные книгами, пламя в каждом
камине, и дым, извергающийся из труб в туманную тьму.
Изредка по извилистой дороге за парадными воротами проезжала машина, фары
выхватывали из темноты царственный фасад старинного здания - горгульи, тяжелые арки
над окнами, блестящие дверные молотки у массивных парадных дверей.
Мне всегда нравились старинные просторные европейские дома, неудивительно, что
они приманивают призраки мертвых.
Луи внезапно сел, огляделся и поспешно стряхнул траву с пиджака. Он, естественно,
проспал несколько часов на груди ветров, если можно так выразиться, и в тех местах, где я
устраивал короткую передышку в ожидании, пока повернется Земля.
- Где мы? - прошептал он со смутным налетом тревоги.
- Обитель Таламаски под Лондоном, - ответил я. Я лежал в траве, обхватив голову
руками. Свет в мансарде. Свет в помещениях второго этажа. Я думал - как будет веселее?
- Что мы здесь делаем?
- Авантюра, я же объяснил.
- Подожди минуту. Ты же не собираешься туда входить.
- Почему? У них в подвале дневник Клодии и картина Мариуса в придачу. Ты и сам это
знаешь. Джесс же тебе рассказывала.
- Ну и что ты намерен сделать? Ворваться внутрь и рыться в подвале, пока не найдешь
то, что тебе нужно?
Я засмеялся.
- Нет, это будет не слишком-то весело, правда? Это отчаянно тоскливое занятие. К
тому же дневник мне не особенно нужен. Дневник они могут оставить себе. Он принадлежал
Клодии. Я хочу поговорить с одним из них, с Дэвидом Тальботом, он их начальник.
Понимаешь, это единственные смертные в мире, которые в нас верят.
Почувствовав укол внутренней боли, я приказал себе не обращать на него внимания -
сейчас будет весело.
Сперва он был слишком шокирован, чтобы отвечать. Я и не представлял себе, что это
будет настолько восхитительно.
- Ты, должно быть, шутишь, - сказал он, приходя в буйное негодование. - Лестат,
оставь этих людей в покое. Они считают, что Джесс умерла. Они получили письмо от членов
ее семьи.
- Естественно. И я не стану выводить их из заблуждения в том, что касается этой
мрачной новости. Зачем? Но меня завораживает тот, старый, Дэвид Тальбот, который
приезжал на концерт. Полагаю, мне хочется узнать... Но что толку болтать? Пора войти и все
выяснить.
- Лестат!
- Луи! - сказал я, передразнивая его тон. Я поднялся и помог ему встать - не то чтобы
он нуждался в моей помощи, но он сидел на земле, бросал на меня взгляды, упрямился,
пытался сообразить, как меня удержать, и все это было абсолютно пустой тратой времени.
- Лестат, Мариус придет в ярость, если ты это сделаешь! - серьезно воскликнул он, и
черты его лица обострились, ярче обозначились прекрасные высокие скулы и темные
испытующие зеленые глаза. - Правило первостепенной важности гласит...
- Луи, я не могу устоять против такого искушения!
Он схватил меня за руку.
- А как же Маарет? Ведь они - друзья Джесс!
- И что она сделает? Пришлет Мекаре проломить мою голову, как яичную скорлупу?
- С тобой действительно никакого терпения не хватит! - сказал он. - Ты вообще хоть
чему-нибудь научился?
- Ты идешь со мной или нет?
- Ты в этот дом не войдешь.
- Видишь вот то окно наверху? - Я зацепил его за талию. Теперь ему от меня не
вырваться. - В той комнате сидит Дэвид Тальбот. Он уже час пишет свой дневник. Он
глубоко обеспокоен. Ему неизвестно, что с нами произошло. Он знает, что что-то случилось,
но ему в жизни не догадаться, что именно. Так вот, мы сейчас проникнем в соседнюю
спальню через то маленькое окно слева.
Он издал последний слабый возглас протеста, но я сосредоточился на окне, стараясь
зрительно представить себе замок. Сколько до него футов? Спазм - и высоко над нами
распахнулось стеклянное прямоугольное окно. Он тоже это заметил, и, пока он стоял,
лишившись дара речи, я сжал его покрепче и поднялся в воздух.
Через секунду мы оказались в центре комнаты. Маленькая спальня в елизаветинском
стиле, отделанная темным деревом, красивая мебель того же периода и шипящий камин.
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
| Corso | Дата: Понедельник, 31.08.2009, 10:41 | Сообщение # 113 |
|
Гражданин Кейн
Группа: Пользователи
Сообщений: 166
Награды: 0
Статус: | Луи был в ярости. Он сверкал глазами, быстрыми, гневными жестами расправляя
одежду. Комната мне понравилась: книги Дэвида Тальбота, его кровать...
И сам Дэвид Тальбот с широко открытыми глазами за полуоткрытой дверью в кабинет,
сидящий за письменным столом при свете лампы с зеленым абажуром. На нем был красивый
серый шелковый смокинг, стянутый в поясе. В пальцах зажата ручка. Он застыл, словно
лесное животное, почуявшее хищника, перед неизбежной попыткой убежать.
Ах, как это мило!
Я рассмотрел его получше: темные седые волосы, чистые черные глаза, прекрасно
очерченное лицо, очень выразительное, теплое. В нем ясно читался ум. Очень похоже на то,
что описывали Джесс и Хайман.
Я прошел в кабинет.
- Вы уж меня простите, - сказал я. - Надо было постучать в парадную дверь. Но я не
хотел афишировать нашу встречу. Вы, конечно, меня знаете.
Молчание.
Я взглянул на стол. Папки с нашими делами, аккуратные картонные папки со
знакомыми именами и названиями: "Театр вампиров", "Арман", "Бенджамин-Дьявол". И
"Джесс".
Джесс. Рядом с папкой лежало письмо от тети Джесс, Маарет. В письме говорилось,
что Джесс умерла.
Я ждал, раздумывая, стоит ли заставлять его первым завести разговор. Но такую игру я
никогда не любил. Он напряженно рассматривал меня, бесконечно более напряженно, чем я.
Он фиксировал меня в памяти, используя испытанные приемы, чтобы позже вспомнить все
подробности невзирая на шок, вызванный подобным событием.
Высокий, не толстый, но и не худой. Хорошо сложен. Большие ладони, очень красивой
формы. И очень ухоженные к тому же. Настоящий британской джентльмен, любитель твида
и темного дерева, чая и сырости, тенистого парка и приятной атмосферы этого дома.
Возраст - около шестидесяти пяти. Отличный возраст. Он знает то, о чем молодые
люди и помыслить не могут. Современный эквивалент возраста Мариуса в древние века. Для
двадцатого века - совсем не старый.
Луи все еще находился в соседней комнате, но он знал, что Луи рядом. Он бросил
взгляд на дверь. Потом - снова на меня.
Он поднялся и застал меня врасплох. Он протянул руку.
- Рад с вами познакомиться, - сказал он.
Я рассмеялся. Я принял его руку, твердо и вежливо пожал ее, следя за реакцией,
отметив его изумление при открытии, насколько холодна моя плоть, насколько она
безжизненна в любом смысле слова.
Я его довольно сильно испугал. Но при этом он испытывал огромное любопытство,
огромный интерес.
Потом он очень любезно и очень вежливо произнес:
- Джесс не умерла, не так ли?
Потрясающе, во что британцы превратили язык, все эти нюансы вежливости.
Несомненно, величайшие дипломаты в мире. Я подумал, какие же у них гангстеры. Но он так
горевал по Джесс, а кто я такой, чтобы пренебрегать чужим горем?
Я торжественно посмотрел на него.
- О нет, - сказал я. - Не стоит заблуждаться. Джесс умерла. - Я твердо выдержал его
взгляд, он прекрасно меня понял. - Забудьте о Джесс, - добавил я.
Он слегка кивнул, на секунду отведя глаза, но потом опять посмотрел на меня с
прежним любопытством.
Я сделал небольшой круг по центру комнаты. Увидел в тени Луи, прислонившегося к
камину в спальне, - он поглядывал на меня с неописуемым презрением и осуждением. Но
сейчас было не время смеяться. Я думал о словах Хаймана.
- У меня к вам вопрос, - сказал я.
- Слушаю вас.
- Я здесь. Под вашей крышей. Предположим, когда встанет солнце, я спущусь к вам в
подвал. Там я перейду в бессознательное состояние. Сами знаете. - Я сделал небрежный
жест. - Что бы вы сделали? Убили бы меня во сне?
На раздумья ему не понадобилось и двух секунд.
- Нет.
- Но вы знаете, кто я. У вас нет ни малейшего сомнения в этом, правда? Почему же вы
бы меня не убили?
- По многим причинам, - сказал он. - Я бы хотел узнать о вас побольше. Поговорить с
вами. Нет, я не стал бы вас убивать. Ни за что на свете.
Я пригляделся к нему, он говорил чистую правду. Он не продумывал деталей, но он
счел бы мое убийство пугающим проявлением черствости и неуважения - убийство такого
таинственного и старого существа.
- Да, именно так, - с легкой улыбкой заметил он. Телепат. Однако не особенно
сильный. Только поверхностные мысли.
- Вы уверены? - Тот же на удивление вежливый тон.
- Второй вопрос, - сказал я.
- Прошу. - Теперь он был по-настоящему заинтригован. Страх полностью растаял.
- Вы хотите получить Темный Дар? Сами знаете, что это означает. Стать одним из
нас. - Краем глаза я видел, как Луи трясет головой. Потом он повернулся ко мне спиной. - Я
не говорю, что когда-нибудь вы от меня его получите. Скорее всего, нет. Но вы хотите? Если
бы я согласился, вы бы его приняли.
- Нет.
- Не верю.
- Я бы его не принял даже через миллион лет. Бог свидетель - нет.
- О чем вы? Вы же не верите в Бога!
- Просто выражение. Но оно очень точно отражает мои чувства.
Я улыбнулся. Какое приветливое, настороженное лицо. У меня же энергия била через
край, кровь с новой силой текла по венам, интересно, ему это заметно, стал ли я меньше
похож на монстра? Проявляются ли во мне те небольшие человеческие признаки, которые я
замечал в остальных в момент оживления или задумчивости?
- Вряд ли вам понадобится миллион лет, чтобы передумать, - ответил я. - Вам вообще
недолго осталось. Раз уж мы об этом заговорили.
- Я никогда не передумаю, - возразил он. И очень искренне улыбнулся. В пальцах он
держал ручку. Он бессознательно и нервно поиграл ей, но потом успокоился.
- Я вам не верю, - сказал я. Я огляделся: маленькая голландская картина в
лакированной раме - дом на канале в Амстердаме. Я посмотрел на покрытое инеем окно.
Снаружи, в ночи, ничего не видно. Мне внезапно стало грустно, но совсем не так грустно,
как раньше. Я просто признался себе в горьком одиночестве, которое привело меня сюда, в
необходимости оказаться в его комнатке и почувствовать на себе его взгляд, услышать, что
он знает, кто я такой.
Тени сгущались. Я не мог произнести ни слова.
- Да, - застенчиво произнес он за моей спиной. - Я знаю, кто вы такой.
Я обернулся и посмотрел на него. Неожиданно я чуть не заплакал. Из-за тепла, из-за
запаха человеческих вещей, из-за того, что передо мной у письменного стола стоит живой
человек. Я сглотнул. Я не собираюсь ронять свое достоинство, это глупо.
- Это просто загадка, - сказал я. Вы бы меня не убили. Но и таким, как я, не стали бы.
- Правильно.
- Нет. Я вам не верю, - повторил я.
На его лицо набежала тень, довольно занятная тень. Он боялся, что я замечу в нем
некую слабость, неведомую ему самому.
Я протянул руку к его ручке.
- Позвольте? И листок бумаги, пожалуйста.
Он незамедлительно передал мне то, о чем я просил. Я сел за стол в его кресло.
Безупречная подборка - пресс-папье, небольшой кожаный цилиндр, где он держал ручки,
даже картонные папки. Безупречная, как он сам, - вот он, стоит и смотрит, как я пишу.
- Это телефонный номер, - сказал я и вложил бумагу в его руку. - Это номер в Париже,
номер моего поверенного, которому я известен под настоящим именем, Лестат де Лионкур, -
думаю, оно фигурирует в ваших записях? Конечно, он не знает обо мне того, что знаете вы.
Но он может меня найти. Или, наверное, более точно будет сказать, что я поддерживаю с
ним связь.
Он ничего не сказал, но посмотрел на бумагу и зафиксировал номер в памяти.
- Оставьте себе, - сказал я. - Когда передумаете, когда захотите стать бессмертным,
когда захотите признаться мне в этом, позвоните. И я вернусь.
Он было запротестовал. Я жестом призвал его к молчанию.
- Кто знает, что может случиться. - Я откинулся на спинку кресла и скрестил руки на
груди. - Вы можете обнаружить, что смертельно больны, можете остаться инвалидом в
результате неудачного падения. У вас могут попросту начаться ночные кошмары, связанные
со смертью, о том, что вы станете никем и ничем. Какая разница? Когда решите, что вам
нужно то, что есть у меня, позвоните. И пожалуйста, запомните: я ничего не обещаю. Может
быть, я никогда этого не сделаю. Я говорю лишь, что когда вы почувствуете в этом
необходимость, тогда и начнется диалог.
- Но он уже начался.
- Нет, не начался.
- Вы думаете, что не вернетесь? - спросил он. - А я полагаю, что вернетесь, даже если
я и не позвоню.
Еще одна неожиданность. Укол унижения. Я невольно улыбнулся. Очень интересный
человек.
- Ах ты среброусый британский ублюдок! Да как ты смеешь так снисходительно со
мной разговаривать? Может быть, стоит убить тебя на месте?
Это его потрясло окончательно. Он был ошеломлен. Неплохо это скрывал, но я все
видел. И я знал, каким страшным умею выглядеть, особенно когда улыбаюсь.
Он на удивление быстро пришел в себя, сложил листок с номером телефона и сунул
себе в карман.
- Пожалуйста, примите мои извинения, - сказал он. - Я хотел сказать, что надеюсь на
ваше возвращение.
- Позвоните, - ответил я. Мы долго смотрели друг на друга, потом я одарил его
очередной улыбочкой и встал, чтобы удалиться. И взглянул на стол. - Почему у меня нет
собственного досье? - спросил я.
Его лицо на секунду лишилось всякого выражения, но он чудом снова пришел в себя.
- Но у вас же есть книга! - Он указал на "Вампира Лестата" на полке.
- Ах да, верно. Ну, спасибо, что напомнили. - Я заколебался. - Но, видите ли, я считаю,
что у меня должно быть свое досье.
- Я с вами согласен. Я немедленно заведу его. Это всегда был... просто вопрос времени.
Я тихо засмеялся, сам того не желая. Он был таким любезным. Я сделал легкий
прощальный поклон, и он грациозно ответил мне тем же.
И я на полной скорости - то есть очень быстро - промелькнул мимо него, схватил Луи,
покинул дом через окно и полетел высоко над землей, пока не опустился на пустынной
дороге, ведущей в Лондон.
Здесь было темнее и холоднее, луна скрывалась за дубами, мне это нравилось. Я любил
кромешную тьму! Я засунул руки в карманы и смотрел на тусклый далекий ореол света,
парящий над Лондоном, и смеялся про себя с непреодолимым ликованием.
- О, все вышло отлично! Идеально! - говорил я, потирая руки. Я сжал ладони Луи,
которые оказались холоднее моих.
Выражение лица Луи привело меня в полный восторг. Надвигалась настоящая
истерика.
- Ты ублюдок, ты знаешь это? - воскликнул он. - Как ты мог поступить таким образом
с ни в чем не повинным человеком? Ты дьявол, Лестат! Тебя следует замуровать в темнице!..
- Ох, да прекрати же, Луи, - прервал я его, не в силах сдержать смех. - Чего ты от меня
ждал? К тому же этот человек изучает сверхъестественные явления. У него не начнется
буйное помешательство. Чего вы все от меня ждете? - Я положил руку ему на плечо.
- Ладно, пойдем в Лондон. Путь неблизкий, но еще рано. Я никогда не был в Лондоне.
Представляешь? Я хочу посмотреть Вест-Энд, Мэйфейр и Тауэр, да, мы непременно пойдем
в Тауэр. И я хочу найти в Лондоне жертву. Идем.
- Лестат, это не шутки. Мариус придет в бешенство. Все будут в ярости!
Мое настроение становилось все более буйным. Мы быстро направились по дороге.
Как же здорово было идти пешком! Ходьбу ничем не заменишь, обычную ходьбу, когда
чувствуешь землю под ногами и сладкий запах, доносящийся из рассеявшихся в темноте
труб, и влажный холодный аромат глубокой зимы в местных лесах. Все это очень приятно. И
мы раздобудем для Луи приличное пальто с меховым воротником, чтобы ему стало так же
тепло, как и мне.
- Ты слышишь, что я говорю? - повторял он. - Ты действительно ничему не научился,
не так ли? Ты стал еще неисправимое, чем раньше!
Меня опять охватил безудержный припадок смеха.
Потом, протрезвев, я вспомнил лицо Дэвида Тальбота и тот момент, когда он бросил
мне вызов. Что ж, может, он и прав. Я вернусь. А кто сказал, что я не смогу вернуться и
поговорить с ним, если мне захочется? Кто? Но я все-таки должен дать ему время
поразмыслить над телефонным номером и постепенно расстаться с самообладанием
Ко мне неожиданно вернулись горечь и вялая грусть, грозившие затмить мою
маленькую победу. Но я не впустил их. Слишком красивая стояла ночь. А обличительные
речи Луи становились все более пылкими и забавными
- Ты настоящий дьявол, Лестат! Вот кто ты на самом деле! Ты - сам дьявол!
- Да, знаю, - ответил я, наслаждаясь тем, что гнев наполняет его жизнью. - Я люблю,
когда ты так говоришь, Луи. Мне просто необходимо, чтобы ты так говорил. Наверное,
никто на всем свете не сумеет сказать это так, как ты. Ну же, повтори. Я - настоящий дьявол.
Расскажи мне, какой я плохой. От таких слов мне становится так хорошо!
"Пройдя в молчании долгим и извилистым путем, отринув стрел неудач и бед, петли не убоявшись, и не отступив пред огнем, вступив в игру, которой равных нет, я выше стал превратностей судьбы, забыв о грузе трат, я ключ обрел, и ключ тот от Девятых Врат...."
Рейтинг: 210 баллов(1)
Статус: Зритель()
|
| |
| |
